Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

— Вы можете вставать, — сказала она ему. — Вы же знаете, где находится ванная комната.

— Я плохо себя чувствую, — заупрямился Паркер.

— Вы можете вставать, Паркер.

— Я плачу за то, чтобы мне подавали судно в постель, и я имею право это требовать.

— Хорошо, — вздохнула Фрэн и достала судно. Она положила его под простыню, стараясь не дотрагиваться до тела Паркера. — Я сейчас вернусь, — сказала она. Но он не позволил ей уйти, и Фрэн слушала звенящий звук, уставившись в окно, за которым занимался рассвет, и думала о том, почему она вообще старается понять Паркера Уэлка. Теперь она даже не злилась на него, скорее сочувствовала этому уродливому, избитому, в общем-то несчастному человеку, которому трудно было добраться до ванной. Фрэн взяла судно, осторожно накрыла отверстие белой салфеткой и сказала: «Завтрак будет готов через несколько минут…»

— Томатный сок, — оборвал ее Паркер. — Апельсиновый мне до смерти надоел. Кстати, сегодня я сваливаю отсюда.

— Хорошо, я буду иметь это в виду.

— Фрэн…

— Томатный сок.

— Мы так и не поговорили о той ночи, Фрэн. Ты знаешь, Гай…

— Он сжег фотографии, — сказала Фрэн.

Паркер искоса взглянул на нее. Его поросячьи глазки, которые были почти не видны из-за наложенной на нос повязки, остановились на теплом металлическом судне, которое она осторожно держала обеими руками. Он съежился от внезапного отвращения:

— Убери это отсюда к чертовой матери! — И когда она уже шла к двери, спросил: — Ты уверена?

— Да. Забудь об этом, Паркер. Умоляю — забудь и оставь меня в покое! — Она пошла по коридору к ванной комнате, где, отвернувшись, освободила судно.

Когда Фрэн вернулась к своему столу, было шесть часов. За окном стало немного светлее, и она вспомнила, что сейчас, перед уходом с дежурства, как раз время делать Лэрри укол. Она зашла в подсобку, сняла с полки склянку, осторожно набрала в шприц четверть грана морфия и, держа шприц перед собой, пошла по зеленому линолеуму коридора в комнату 2«Б».

Лэрри крепко спал. Она бережно взяла его исхудавшую руку и воткнула в нее иглу. Потом очень осторожно отпустила руку и мимоходом подумала, что она холодная. Пальцы Фрэн скользнули к запястью: пульса не было. С минуту она стояла неподвижно, глядя на его лицо, потом сунула руку ему под пижаму и положила ее на впалую грудь, после чего резко вскочила и пошла к телефону.

Доктор Келси сказал, что сейчас придет. Фрэн ждала, сидя за столом, рассеянно глядя на зеленый журнал. Она подумала, что все, в общем-то, к лучшему. И вспомнила осунувшееся от бессонницы лицо Гая с какими-то безумными, покрасневшими глазами, когда он несколько часов назад заходил к Лэрри. Она была несправедлива к нему тогда, в гостинице «Линкольн». Она ужасно себя вела и теперь жалела об этом. Ну, конечно, он имел право дотрагиваться до руки миссис Макфай. Одному Богу ведомо, как он намучился с этой женщиной — носился с ней, утешал ее, будучи уверенным в том, что Лэрри обречен. Да, она была глубоко неправа. Она должна была понять, что он истощен эмоционально, что у него просто нет ни времени, ни сил для любви — к ней или к кому бы то ни было. Она предложила ему себя — это была ее собственная идея, Гай тут совершенно ни при чем, и теперь она уже жалела, что сделала это, но в то же время была и рада, хотя и стыдилась своего поступка.

«Не знаю, — подумала Фрэн. — Ничего не знаю». Она обхватила голову руками, облокотившись на зеленый журнал. Все смешалось у нее в голове, было даже ощущение какой-то нереальности — начиная с мотеля «Робинз нест», да, именно с того момента, когда Гай увидел ее с Бертом. Потом Берт застал ее с Паркером и узнал обо всем — все смешалось у нее в голове, и она заметалась, стараясь быть справедливой, честной, хорошей к тем, кто заслуживает такого отношения, и жестокой — к дурным людям. Но последнее давалось ей с трудом. «Не знаю. Просто не знаю». Ей хотелось плакать. Лэрри умер, и это почему-то повергло ее в глубокую печаль, ничего общего не имеющую с тем облегчением, которое она испытала как медсестра, трезво оценивающая ситуацию. Уткнувшись в ладони, она зарыдала — в таком виде и застал ее доктор Келси, вышедший из лифта.

— Ради бога, — грубовато сказал он. — Ведь ты — медсестра.

— Да, сэр. — Она вытерла глаза и пошла за ним по коридору в комнату Лэрри, он откинул простыню и открыл худое полуобнаженное тело в больничной пижаме.

— Кожный покров остыл… сердцебиение не прослушивается… пульса нет… роговичного рефлекса нет. — Доктор Келси работал методично и отрывисто бросал слова, словно обращаясь к зеленым стенам. — Так, — сказал он. — Ты уже вызвала доктора Монфорда?

— Нет, я… я подумала, что сначала надо сообщить вам.

— С какой стати… — Он замолчал, внимательно посмотрел на нее, потом кивнул своей лохматой головой. — Ты умная девушка, Фрэн. Умница. Позвони ему сейчас, и я сам ему все скажу.

Фрэн подошла к телефону, набрала номер Гая и попыталась представить себе его лицо, глаза, руки, устало ссутулившуюся фигуру, идущую через весь дом к себе в кабинет. К телефону долго не подходили, и она уже собиралась повесить трубку, когда в ней, наконец, щелкнуло, и неясный голос сказал:

— Алло… Доктор Монфорд слушает.

— Гай, это Фрэн.

— А, привет, Фрэн. — Слышно было, как он тяжело дышит. — Что-нибудь случилось?

— Мистер Макфай, — сказала она. — Лэрри. — Почему-то только теперь, когда он умер, она смогла впервые назвать Лэрри по имени. — Здесь доктор Келси, и он просит тебя приехать прямо сейчас.

— Спасибо, — сказал Гай. И после паузы: — Фрэн?…

— Да?

— Нет, ничего. Спасибо.

Она повесила трубку, села за столик и вспомнила последние слова, которые сказала Гаю: «Это была просто шутка… тогда в машине… просто шутка». Боже, за язык ее, что ли, тянули!

Пришла сменная сестра и сказала, что Фрэн может идти. Было около семи. Фрэн ответила, что она еще немного подождет. Она дала сменной сестре указания, а та взяла со стола шприц и спросила: «А это для кого?» Она была толстая и старая, и шприц утонул в складках ее ладони.

— Для Лэрри Макфая… Ему уже не нужно.

— Да… C’est la vie… или, скорее, c’est la mort [12] Такова жизнь… такова смерть (фр.). — Прим. пер. . Кстати, «смерть» во французском — женского рода?

— Не знаю, — сказала Фрэн.

— Лекарства проверяла?

— Сейчас проверю.

— Что-то не так?

— Нет. Все в порядке.

— Что-нибудь уже сделали?

— Доктор Келси уже здесь… Доктор Монфорд сейчас подъедет.

— Кошмар, — сказала старая медсестра. Затрещал звонок, и одновременно замигала сигнальная лампочка. Она проворчала: «Этот ужасный ребенок! Этот несносный ребенок Паркер Уэлк!»

Через десять минут из лифта вышел Гай. Вид его поразил Фрэн: небрит, под воспаленными глазами глубокие тени. И походка, как у старика. Он сказал: «Фрэн…», потом отвернулся и зашаркал по коридору. Из комнаты 2«Б», куда пришла милосердная смерть, то тише, то громче доносились голоса. Потом она услышала, как миссис Роскоу спросила: «Вы хотите сказать, что можно взять либо бекон, либо колбасу?» Потом послышался голос Паркера: «Ты что, глухая? Я же говорил мисс Уолкер — томатный сок, или тут у вас, черт побери, все глухие?» Фрэн резко встряхнула головой, встала и понесла шприц с неиспользованным морфием в подсобку. Она отперла дверь, убрала морфий и начала проверять наличие лекарств, автоматически проставляя галочки. Думала она в это время совершенно о другом — о шоколадном сеттере на летней поляне, о мальчике с бархатной кожей, спящем в стойле для пони. Поэтому и заподозрила что-то неладное только тогда, когда стала закрывать дверь. Она усилием воли стряхнула с себя сон и проверила все с самого начала. Так и есть — недоставало ста граммов морфия.