Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

— Мар…

— Ты опять увеличил дозу морфия.

— Мар, Сэм заходил ко мне сегодня. Он говорил с доктором Треливеном. В следующее воскресенье в церкви будут служить молебен за Лэрри.

— Медицина бессильна, и мы уповаем на Бога. Я не знаю, чем Он может помочь. Какое Ему дело до нас?

— Он думает о нас.

— Ты и сам в это не веришь. Тебе, мне, Сэму — не все равно. А вот Богу — не знаю.

— Если достаточно усердно молиться…

— А ты помнишь, когда ты сам в последний раз просил о чем-нибудь Бога? — Мар чувствовала, что подступает истерика. Она начала смеяться, повторяя: «Именно ты, именно ты!» Когда она, наконец, успокоилась, он повез ее домой под черным, усыпанным мириадами звезд небом.

— Дай ему шанс, — сказал Гай, провожая ее до двери.

— Ему?

— Богу.

— Сколько можно…

— Мы оба помолимся — в воскресенье Оба Вместе со всем городом.

— Гай, — сказала она. — Гай, а ты не думал, что… если Бог поможет Лэрри, то мы с тобой можем оказаться в аду? — Она снова засмеялась и вошла в пустой дом. Когда она включила свет, зашевелился на своей жердочке Питер. Она сказала: «Давай помолимся, Питер, давай помолимся».

Но Питер спал, и она не дождалась ответа.

Молебен за здоровье Лэрри Макфая был в самом начале службы. Преподобный Джон Треливен сделал перерыв, протер стекла очков и обвел прихожан усталыми глазами человека, который постоянно просит у Бога свершения чуда, хотя в глубине души и не верит в силу молитвы Он подождал, пока стих последний шорох, замер последний шепот на деревянных скамейках. Затем, взмахнув рукавами ризы, воздел руки к небу и опустил голову на грудь, так что очки у него блеснули, и в них отразились голубые и красные витражи окон. «Давайте помолимся», — сказал он.

Гай сидел, подперев рукой подбородок, облокотившись на спинку передней скамьи. Потом он сильно, до боли, до красного тумана, надавил костяшками пальцев на глазные яблоки. Облизнув пересохшие губы, стал прислушиваться к тому, что говорит Джон Треливен: «Святой Отец… мы собрались здесь, чтобы просить Тебя не обделить своей бесконечной милостью человека, которого мы все любим и который ждет своего Спасителя в час тяжких испытаний… Лэрри Макфай… который ужасно болен… сражен болезнью, и одолеть… вылечить ее можешь только Ты, святой Отец, мы умоляем Тебя, о святой Отец, верни его нам… его жене, его отцу, его друзьям… мы умоляем Тебя, о святой Отец…» Молитва продолжалась, а Гай все крепче прижимал к глазам костяшки пальцев и так старался молиться, что у него взмок лоб и вспотели ладони, и ему казалось, что он и впрямь молится, впервые за все годы его взрослой жизни, завороженный этой тишиной и этим певучим голосом, и искренностью повторяющихся слов, — молится, действительно молится Наконец, его губы сами собой зашевелились и он, не веря собственным ушам, услышал свой тихий голос: «Позволь ему умереть, о Боже, Пошли ему смерть, умоляю Тебя».

Когда молитва закончилась, Гай продолжал сидеть, опустив голову на бледную руку, сжатую в кулак на спинке передней скамьи. Слово «Аминь» прокатилось по опущенным головам, и они поднялись. Люди зашаркали ногами, снова зазвучал орган. Доктор Треливен громко вздохнул и объявил, что сейчас они споют псалом 237. Прихожане встали, только Гай продолжал неподвижно сидеть, и холодный пот струился у него между сжатыми в кулак пальцами, каплями застывая на лбу. Сидевший рядом с ним человек, служащий из магазина скобяных изделий, наклонился к нему и прошептал: «Вам плохо, доктор?» До Гая не сразу дошел смысл слов. Он поднялся, словно в забытье, взял положенный перед ним псалтырь. Пропел монотонно, потом снова опустился на скамью, и его блуждающие глаза остановились на оконных витражах, и он подумал, что отец Серрано заменил окна в церкви Святого Иосифа и что служба идет в индепендентской церкви. Он стал рассматривать нарисованных на стекле рождественских ангелов с золотыми трубами, а в это время доктор Треливен говорил о значении веры, потом прозвучало последнее песнопение, и хористы, наконец, ушли.

Служба закончилась. Прихожане начали группами вставать со своих мест. Они выходили в проход и проталкивались к дверям мимо Гая, который сидел неподвижно с застывшей улыбкой, машинально кивая в ответ на приветствия.

У Клары Коффин была новая шляпка, украшенная желтыми цветами. Она наклонилась, сияя улыбкой. «Все было замечательно, правда?»

Прошел Берт Мосли с Фрэн, бережно поддерживая ее за локоть; Мейди и доктор Боллз; судья Маннинг со своей богатой женой; Фрэнсис Треливен; Нэнси Месснер; Руфь Кили; Полли Уэлк; Ида Приммер с четырьмя другими медсестрами больницы; Чет Белкнап с несколькими рыбаками из португальского квартала. Проходя, все они смотрели на него внимательно, как бы пригвождая его взглядом к скамье. Ведь этот человек никогда не ходил в церковь, этот славный парень, которого все знали и любили, сидит здесь с каплями пота на лбу, сжимая в руках псалтырь.

Доктор Келси, проходя, вопросительно взглянул на Гая, хотел что-то сказать, но передумал. За ним шел Сэм Макфай. А за Сэмом — Мар.

Гай поднялся, когда она поравнялась с ним. Она была очень бледна, и губы у нее дрожали, а в бездонных глазах застыл ужас человека, заглянувшего в собственную истерзанную душу, посмотревшего в лицо затаившемуся в ней смятенному демону. Он услышал свой голос: «Мар… Маргрет…» Но тут к нему повернулся Сэм, и Гай замолчал. Потом он вновь произнес «Мар», глядя ей прямо в черные, наполненные ужасом глаза. Она смотрела не мигая и не говоря ни слова. Но вдруг ее всю словно передернуло, она резко повернулась и пошла за Сэмом к выходу.

Гай поднялся. Церковь была пуста. Джон Треливен, проводив прихожан, подошел к Гаю и испытующе посмотрел на него через очки.

— Ну, как тебе служба, Гай?

— Прекрасно. Все было прекрасно.

— Понравилась молитва?

— Да, замечательная.

— Не веришь в молитвы, а, Гай?

— Смотря по обстоятельствам.

— Что ты имеешь в виду?

— Зависит от того, за что молишься.

Треливен сначала прищурил, а потом широко открыл глаза и внимательно посмотрел на Гая в полумраке церкви. Он было заговорил, но Гай молча прошел мимо него и оказался на церковном дворе, который был уже пуст. Он стал спускаться с холма, а священник провожал его взглядом, обиженно поджав губы.

— Она уезжает! Сейчас подойдет поезд. Она только что позвонила мне со станции, чтобы попрощаться. Я на заводе… машина дома… я пришел пешком…

— Я сейчас, Сэм! — Гай быстро повесил трубку, схватил пальто и бросился к машине. За милю до железнодорожной станции он услышал, как паровоз на повороте дал свисток, и понял, что поезд уже ушел. Он чертыхнулся, свернул на шоссе и проехал тринадцать миль до Фалмаута на предельной скорости.