Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

Завтра, по совету мистера Мосли, я дам показания как свидетель защиты, потому что я хочу, чтобы ты вернулся к своей работе и получил возможность снова стать свободным человеком. Я хочу, чтобы наш ребенок родился, и когда-нибудь я позову тебя и буду любить тебя, как ты любил меня. Я мечтаю, чтобы настало это наше «когда-нибудь». Я с благодарностью приму его таким, каким оно будет, — на все воля Господня. Только оно вообще не настанет, если я спрячу свою вину, если у меня не хватит духу признать принародно хотя бы часть ее.

Я говорю тебе все это потому, что мы больше не увидимся. Я сделаю все, чтобы помочь тебе, а потом, после суда, я уеду из Ист-Нортона, и причиной тому — не стыд, а нежелание продолжать мучить тебя. Да и мне понадобится какое-то время, чтобы подумать над проблемами, которые потребуют решения уже совсем скоро. Возможно, когда-нибудь мы будем решать их вместе. Будь же ко мне снисходителен и постарайся меня понять, мой дорогой, мой замечательный Гай».

Она подписалась просто: «Мар».

Гай сложил письмо. Зажег спичку. Голубой листок вспыхнул и быстро сгорел дотла, а пепел упал в банку из-под консервов, которая служила пепельницей.

Он долго неподвижно сидел на железной кровати. Наступил вечер, и в камере стало темно. Ветви огромного дерева казались такими же черными, как сама решетка. Густую темноту разгонял только свет в дальнем конце коридора.

Вилли заскрипел стулом:

— Не желаешь в картишки перекинуться, док?

— Нет, Вилли, спасибо, что-то не хочется.

— Может, в покер сыграем?

— Да нет.

— Моя жена говорит, чтобы я не позволял обыгрывать себя без конца.

— Ну, что ты… Всего два очка в мою пользу.

— Все равно… — Вилли встал и потянулся. — Я иду за кофе. Тебе принести, док?

— Спасибо, не нужно.

— Сегодня, наверно, мне придется ночевать дома — Шеффер здесь. — Он кивнул в сторону спящего в смежной камере старика. — Если бы я знал это за обедом, я бы дополнительно съел десятка два устриц… Четверо суток не появлялся дома. Представляю, что она будет вытворять сегодня. О-хо-хо… — Вилли сокрушенно вздохнул и заковылял в конец коридора.

Хлопнула дверь, и опять наступила тишина, нарушаемая только храпом Шеффера-пьяницы. Иногда он что-то несвязно бормотал, кашлял, переворачивался на другой бок. «Перестань о нем думать, — приказал себе Гай. — Думай о Мар, о завтрашнем дне и о том, как ты ее любишь и как надеешься на этот последний шанс».

— Я д-должен тебе кое-что ск-к-казать, — забормотал Шеффер.

«Хоть и слишком дорогая цена», — продолжал думать про себя Гай.

— П-послушай… П-послушай… П-парень… П-парень…

«Не думай о нем».

— Я тебе все объясню, парень. — Заскрипела кровать, потом ноги старика зашаркали по полу. Теперь его голос был совсем рядом, он горячо задышал ему в затылок, и Гай поморщился от запаха перегара. — Понимаешь, парень… я ведь любил ее… Собирался жениться на ней, а потом сбежал… сбежал без оглядки… испугался, п-п-понимаешь?… Испугался… не очень-то благородно с моей стороны… А Пол Монфорд — благородный человек… да, парень, оч-ч-чень благородный… все понял… все…

«Не слушай, не слушай», — твердил себе Гай, но продолжал прислушиваться к словам старика помимо своей воли. «Ты обещала, когда я женился на тебе, Эстер, ты обещала…» — вспомнил он слова отца, сказанные за дверью.

— Я убил его, парень… Твоя мать не виновата… Ты должен ненавидеть меня, парень… П-понятно?

«Я относился к нему, как…» — услышал он тогда из-за двери и побежал, как безумный, к пещере, вырытой им под дюнами. «Я относился к нему, как… я относился к нему, как…»

— Взгляни на меня, парень… Прошу тебя, парень… прошу тебя…

«Я относился к нему, как к собственному…»

— Взгляни на меня, парень.

Гай медленно повернулся и посмотрел на старика. Глаза у него были мутные и темные, мокрые губы обвисли. Он смотрел на эти губы и вспоминал, как четко очерчены они были когда-то, а глаза смотрели зорко и ясно, и нос не был покрыт сеткой красноватых прожилок.

— Я был нужен ей, — сказали эти обвислые губы.

А он нужен Мар.

— Из-за меня она пала так низко, — сказали губы.

Он не должен допустить унижения Мар.

«Относился к нему, как к собственному…» — сказал тогда отец. Гай вдруг понял, что ни за что не позволит Мар взять на себя хотя бы малую толику его вины. Никогда, никогда не будет она страдать из-за него, никогда он не позволит ей быть беззащитной и одинокой. Надо, чтобы она могла позвать его, когда ей потребуется помощь, а он мог прийти к ней, когда она его, наконец, позовет, чтобы стать отцом своего ребенка. Он должен получить свободу, но в его собственном понимании этого слова, должен сам добиться освобождения, поправ свою гордость и убеждения, которые он до сих пор лелеял.

«Я относился к нему, как к собственному сыну».

Старик засопел, сел на койку и заплакал. И Гай, глядя на это помятое лицо, на эти мутные выцветшие глаза, из которых текли горючие слезы, на эти шевелящиеся старческие губы, вдруг узнал себя. Наконец-то он все понял, ужаснулся и воскликнул: «О боже! О боже!.. Нет, нет, нет!» — Он встал и, не помня себя, закричал:

— Мне нужен Берт Мосли!.. Позовите Берта Мосли!.. Мне необходимо видеть Берта Мосли!

Он кричал, как безумный, а старик сидел и плакал. Наконец, приковылял Вилли и, испуганно чертыхаясь, спросил, что случилось.

Берт чувствовал себя так хорошо, как никогда в жизни. Ему хотелось смеяться, хотелось заорать во все горло, высунувшись из окна машины, или галопом помчаться по улице, на ходу пожимая руки и похлопывая по плечу всех без разбору. У него было желание напиться или немедленно переспать с Фрэн Уолкер. Правда, она начнет плакать и ласкать его, как маленького, — нет, сейчас ему нужно совсем другое. Он хотел действовать — драться или плыть в ледяной воде залива, или нестись со скоростью девяноста миль в час на несравненном «ягуаре».

«Здорово, черт побери!» — Он круто затормозил у гостиницы «Линкольн». На третьем этаже светились все окна — там до окончания суда будут жить присяжные заседатели. На втором этаже, где поселили представителей прессы, тоже кое-где горел свет, в коктейль-баре было шумно, играла музыка.

«Здорово, черт побери!» — Он выбрался из своего видавшего виды двухместного серого «плимута» и пошел по скользкой дорожке так стремительно, что полы его спортивного пальто широко распахнулись. Он прямо-таки ворвался в коктейль-бар, торопливо окинул взглядом помещение и испытал что-то вроде разочарования, причина которого ему самому была не ясна.

— К нему подошла Бетси, худая и явно уставшая.

— Хотите есть, мистер Мосли?

«Да, сэр, да, черт побери!.. Она больше не смущает его. Черт с ней! И пусть все катятся к черту!»