Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

— Я ведь уже сказала, что поняла вас.

— Миссис Макфай… Миссис Макфай… — Но она повесила трубку.

Берт открыл дверь будки и вышел. В ресторане было накурено. Он глубоко, с облегчением вздохнул, прошел в бар и заказал себе пива. Оставалось только молиться и ждать, молиться и ждать.

— П-послушай… т-ты не п-п-понимаешь… т-ты не п-п-понимаешь… — Шеффер, что называется, не вязал лыка.

— О’кей, — сказал Берт. — Я не понимаю, — и подумал, что скоро Пат позвонит Ларсону Уитту, и Ларсон неторопливо войдет в ресторан, привычно и устало возьмет под руку Шеффера, чтобы проводить его на ночлег в персональную камеру.

Мар неподвижно сидела у телефона. Прошло много времени, прежде чем она поднялась и медленно пошла в гостиную. «Что будем делать, Питер?… Что будем делать?»

Ей было холодно. Питер прихорашивался на своей жердочке. Миссис О’Хара растапливала огромный камин, и Мар подумала, что его тепло, пройдя через кожу и кости, согреет ей душу. Здесь, на Кейп-Коде, ей никогда не удавалось затопить камин одной спичкой. Обычно она зажигала обрывок «Кроникл» и держала его под запалом до тех пор, пока пропитанный керосином каменный уголь не охватывал огонь, после чего быстро совала горящий факел под сухие поленья. Она пододвинула скамеечку для ног совсем близко к разгорающемуся пламени и села, обхватив руками колени.

Сэм вошел через заднюю дверь со стороны террасы. Он бросил на Мар быстрый взгляд, потом вышел в коридор и повесил там свою шляпу. В последнее время он не пил. Напьется завтра, подумала Мар, когда закончится суд, а потом либо совсем завяжет, либо же будет каждый день напиваться в стельку. Мар спиной чувствовала, что он стоит в дверях и буравит ее взглядом. Повисло долгое неловкое молчание.

— Ну? — спросил он вызывающе.

— Ты лгал, Сэм, — обронила она, не отрывая взгляда от пляшущих языков пламени.

— Да?

— Да, и ты это прекрасно знаешь. У меня нет доказательств, но я не сомневаюсь, что ты лгал.

— Все-то ты знаешь…

— Я только знаю, что ты стараешься навсегда оттолкнуть от себя единственного человека, которому ты не безразличен. Ты потерял жену и сына, а теперь эта бредовая идея…

— Он сам признался, а ты называешь это бредом?

— Даже его отец…

— Проклятые католики… Проклятые католики…

Она уткнулась лицом в колени.

— Я знаю, ты не хочешь, Сэм, чтобы я здесь оставалась. Тут наши желания совпадают. Суд закончится, и я сразу уеду.

— Твое дело.

— Я уже решила.

— Кто сочувствует убийце собственного мужа…

— Сэм… Сэм…

— Именно так это и называется — убийство. Хладнокровное, умышленное убийство. Вот почему я лгал. Да, я лгал! Но пусть попробуют доказать это.

— Зачем, зачем ты это сделал, Сэм? Его вину должен определить суд.

— Суд, — с издевкой протянул он. — Суд! Они не знают, что он сделал со мной, что его отец сделал со мной. Да, однажды вечером я напился и хотел убить Пола Монфорда. И за это два года провел в лечебнице — фактически за решеткой. А его отец — он заплатил за свое преступление? Нет. Если бы его жена не шлялась с Шеффером…

— Я не хочу больше слышать об этом.

— Если бы Гай не застукал их однажды…

— Что ты говоришь, Сэм?

— Да, однажды он наткнулся на них в спальне.

— Не может быть… Боже, не может быть!

— В то время он еще пешком под стол ходил.

— Нет…

— Ну, теперь уж он никуда не денется. Заплатит… заплатит за все.

— Мне кажется, — сказала она тихо, — мне кажется, что он уже заплатил и что ему придется платить и дальше — всю жизнь. — Она поднялась и пошла к двери. Сэм спросил:

— Куда ты? — и она ответила:

— К себе в комнату.

Тогда Сэм выкрикнул:

— Ты никогда не любила его, ты никогда не любила его.

Мар слушала его пронзительный голос, устало поднимаясь по лестнице. И как всегда, услышав скандальный тон хозяина, жалобно закричал Питер. Сэм набросился на него с бранью, и, когда она закрывала дверь своей комнаты, снизу доносился невообразимый шум.

Мар обессиленно прислонилась к двери и подумала: «Этот старик… подумать только, Гай видел это… бедный мальчик… И этот бедный вечно пьяный старик Стюарт Шеффер… — Потом она села за туалетный столик и посмотрела на фотографию жены Сэма. — Почему ты умерла? Почему, почему ты умерла?» — Она вытащила из* ящика стола голубой блокнот, и стала медленно, сомневаясь и мучаясь, писать самое важное письмо в своей жизни.

Доктор Треливен пригласил ее в свой кабинет. Это была затхлая комната, заваленная книгами, фотографиями и заставленная обитой плюшем викторианской мебелью, которая принадлежала церкви вот уже почти сто лет.

Мар опустилась на жесткий красный диван, набитый конским волосом. Доктор Треливен сел за свой письменный стол.

— Письмо? — спросил он.

— Да, я… я хотела бы передать его Гаю.

— Понимаю… — Он внимательно посмотрел на нее и взял конверт. Откашлявшись, сказал: — Разумеется, я передам его. Если еще что-нибудь понадобится — теперь или в любое другое время… — Он снова откашлялся, посмотрел в сторону, потом опустил глаза и стал рассматривать свои нервные белые руки. — Миссис Макфай… Я родился и вырос в Пенсильвании.

— Да?

— Если говорить точнее, в Скрантоне. Этот город гораздо больше Ист-Нортона. Я окончил там колледж, потом учился на богословском факультете в Вашингтоне. То есть, понимаете, я — не северянин. У меня есть на все своя точка зрения, но в то же время я понимаю, что мои прихожане — жители Новой Англии, и стараюсь не оскорблять их чувств.

— Я понимаю.

— Кроме белой и черной, есть множество других красок. Я глубоко чту достоинство любого человека, и уважение к личности заставляет меня думать, что каждый имеет право умереть достойно. Но кто скажет, что пробил час? Бог? Или люди, как в случае смертной казни? Не знаю. Моя вера не прощает деяния доктора Монфорда. Что же касается меня, то мне более интересен сам человек, чем его поступок, — способность ошибаться, заблуждения и ослепление страстью — все это свойственно человеку в такой же мере, как и его многочисленные добродетели. Об этом надо всегда помнить. И в конечном счете имеет значение не только смерть вашего мужа, но и состояние души другого человека.

Доктор Треливен замялся, подыскивая нужные слова. Он наклонил голову, и в зеленом свете настольной лампы блеснула стальная оправа его очков.

— Мне кажется, я знаю, на чьей стороне ваши симпатии. Могу даже догадываться о содержании этого письма. И я хотел бы, чтобы вы мне доверяли. Я не прощаю и не осуждаю людей, просто стараюсь понять их и, если это возможно, помочь им.

Мар провела языком по сухим губам.

— Вы передадите это письмо немедленно?

— Конечно.

— И никто не узнает, что я была здесь? Даже миссис Треливен?