Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

Судье еще не один раз пришлось призывать зал к порядку, прежде чем Ида прекратила, наконец, свой истерический лепет и пошла на свое место.

4.52. Берт Мосли, не сводя с Колина Юстиса прищуренных глаз, размышлял.

4.58. Берт перевел взгляд на Сильвию Стейн, сидевшую за столом для прессы. На ее лице появилась циничная улыбка. Там же сидел и Паркер Уэлк. Он тоже улыбался, но не Берту, а скорее своим тайным мыслям. Улыбка была самоуверенной.

5.04. Суд отложили до седьмого января.

Пасмурным утром Колин Юстис въехал в город и припарковался позади здания суда. Он вошел через боковую дверь и поднялся в кабинет адвоката.

Берт Мосли сидел на деревянном стуле, обложившись книгами по правоведению. Он сидел сгорбившись, с головой уйдя в чтение каких-то бумаг. Когда он поднял глаза, Колин поздоровался и сказал: «По крайней мере, дело подходит к концу».

— Неужели?

— Послушай, Берт, у меня есть два свидетеля, которые в пух и прах разобьют чушь насчет того, что укол был сделан уже покойнику. И тебе нечем будет крыть. Конечно, ему известно и тебе, что первая категория — это убийство без злого умысла. Так что практически все убийства можно квалифицировать по второй категории. А ты хочешь заставить меня доказывать, что мы имеем дело с первой. Чего не могу — того не могу, не обессудь, старик. Я буду настаивать на второй. Я предпочел бы первую и ходатайствовал бы о помиловании, но я слишком хорошо знаю этот город, гораздо лучше тебя. Суд квалифицирует убийство по второй категории, так что в любом случае — победа за мной.

Дверь открылась и в комнату, сонно моргая, заглянул Эдгар Бичам. «Без одной минуты десять, — растягивая слова, сказал он. — Судья уже в зале».

— О’кей, Эдгар. — Колин направился к двери. Он оглянулся на Берта и обронил: «Сдавайся, старик. Признай себя побежденным и возвращайся к налоговым реестрам». Он вышел и закрыл за собой дверь.

Зал, как и накануне, был переполнен. Кроме того, теперь уже во все окна заглядывали любопытные лица. Судья величественно восседал на месте председательствующего, ожидая, пока присяжные займут свои места. Потом Ларсон Уитт ввел Гая, который сел рядом с Бертом и стал смотреть на кремовые стены, американский флаг и портрет покойного судьи Адама Тернера. Прозвучал молоток, и судья включил слуховой аппарат. Берт бросил взгляд в сторону стола для прессы. На Сильвии Стейн была белая блузка, серая юбка и расстегнутый жакет того же тона. Посмотрел он и на миссис Макфай, сидевшую рядом с Сэмом. Видно было, что мысли ее далеко. Сэм нервничал сильнее обычного. Лицо у него дергалось. Глаза лихорадочно бегали, кулаки то сжимались, то разжимались. Одет он был во фланелевые брюки и сидел, положив ногу на ногу, и каждый раз, когда он менял ногу, его начищенные мокасины тускло поблескивали.

— Суд продолжается.

Берт обхватил голову руками, провел по пахнущим тоником волосам растопыренной ладонью. Он слышал, как Колин вызвал мистера Самюэла Макфая, как Сэм прошаркал к месту для свидетелей и как Гарольд Симз привел его к присяге. Ни в вопросах, ни в ответах для Берта не было ничего неожиданного.

Той ночью, примерно без десяти двенадцать, Сэм разговаривал с сыном. Сын отвечал. Он был в сознании — по крайней мере, тогда, без десяти двенадцать.

Что сказал сын?

Он сказал, что боится… и хотел бы поменять лечащего врача.

Что ответил Сэм?

Сэм пообещал выполнить его просьбу утром.

— У защиты есть вопросы? — услышал Берт голос Колина Юстиса.

Он поднял голову и увидел, что Колин улыбается ему. Самодовольно, подумал он, но, впрочем, и немного виновато. «Один вопрос. Всего один вопрос, мистер Макфай».

Глаза Сэма продолжали бегать. Он никак не мог принять удобную позу. Наконец, он вперил взгляд в какую-то точку на стене высоко над головой Берта.

— Почему? — спросил Берт. — Почему ваш сын был напуган?

— Он боялся доктора Монфорда. — Глаза выдавали Сэма. Видно было, что он врет, но изобличить его в этом было практически невозможно. И все же Берт не собирался сдаваться. — Он странно себя вел, — продолжал Сэм.

— Ваш сын сказал вам, что боится доктора Монфорда из-за его странного поведения?

— Да.

— А он вам говорил, в чем именно заключалась странность поведения доктора Монфорда?

— Да. Видите ли, доктор Монфорд выглядел расстроенным… Мой сын подозревал, что он собирается его убить…

Следующим был Паркер Уэлк. Его нос еще хранил следы удара обломком стула. На лысине был четко виден лиловато-фиолетовый шрам. Держался он уверенно, говорил неспеша, не сводя своих поросячьих глазок с окружного прокурора. Его комната была напротив комнаты пострадавшего. Да, в ту ночь он слышал голос покойного. Тот не только разговаривал с отцом, но и звал кого-то уже после его ухода, перед самым визитом доктора Монфорда. Нет, слов он не разобрал, но было похоже, что больной сильно напуган. Нет, голос, без сомнения, принадлежал покойному. Он ведь неоднократно слышал этот голос за время своего пребывания в больнице. Поэтому он и говорит с такой уверенностью.

Колин повернулся к присяжным.

— Если покойный и был уже мертв, когда в его комнату вошел обвиняемый, — раздельно произнес он, — то смерть наступила всего одну-две минуты назад — именно столько времени прошло с того момента, когда Паркер Уэлк слышал голос Лоренса Макфая в последний раз. Да, вероятность наступления смерти в этот интервал времени невелика. И я думаю, вы согласитесь, учитывая важность той пары минут, что заявлять о правдоподобии такой версии можно лишь с очень большой натяжкой. — Он посмотрел на Берта и кивком предложил ему задавать вопросы.

— Да, — сказал Берт. — У меня есть несколько вопросов. — Он поднялся и медленно направился к месту для свидетелей, где стоял лысый обрюзгший человек. Берт окинул его откровенно презрительным взглядом. Паркер заморгал, опустил глаза, но заставил себя снова посмотреть на Берта.

— Вы были в больнице в ту ночь? — спросил Берт.

— Да.

— Почему?

— Вы знаете почему.

— Я-то знаю. А известно ли это уважаемому суду?

Вмешался судья Страйк.

— Какая разница, почему свидетель находился в больнице? А если у него заболевание, о котором он не может говорить?

— На меня напал хулиган, — ответил Паркер. — Ударил меня обломком стула.

Берт устало вздохнул. Все ясно, продолжать не было никакого смысла. Но он все же спросил Паркера, не был ли тот предубежден против подзащитного, и Паркер признал, что написал статью о недопустимости и безнравственности убийства из милосердия, которое, фактически, является преступлением. Но почему его мысли должны интересовать суд? И какая разница, о чем он пишет в своей газете? Он просто излагает факты и ничего сам не выдумывает.