Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

Доктор Келси видел его в аптеке, а Шеффер-пьяница — в винном магазине, где он покупал ящик бурбона. Шеффер, еще трезвый, едва припоминая ту пьяную ночь в городской тюрьме, заметил: «Похоже, что ты готовишься залечь в зимнюю спячку».

— В яхте, — улыбнулся Гай.

— В море выходить как будто еще рановато, сынок. — Он сказал «сынок» без всякой задней мысли, слово означало всего лишь разницу в возрасте, но не пускаться же ему теперь в объяснения, подумал с горечью Шеффер. Он купил галлон дешевого итальянского вина и целый день не вылезал из дома, пока не забыл, наконец, все, что еще помнил из прошлого.

В этот февральский день ярко светило солнце. Оно отражалось от наста и слепило глаза, поэтому Фрэн зашла в аптеку и купила себе дешевые солнцезащитные очки. Она понимала, что они не вяжутся с ее теплым пальто и шерстяными брюками, поэтому, не желая, чтобы ее узнавали встречные, поглубже натянула на голову капюшон и поспешила мимо ресторана Пата к лодочной станции Чета Белкнапа.

Фрэн еще не знала, что ему скажет. Ходили слухи, что Гай собирается уезжать. Об этом говорили продавцы, пациенты и даже доктор Боллз, так что у нее уже не оставалось сомнений в намерении Гая оставить город. Много раз со времени завершения суда она хотела позвонить ему, строила планы, чтобы встретиться с ним как бы случайно. Однако в последний момент у нее всегда не хватало духу что-либо предпринять. И только теперь, когда не оставалось времени на раздумья и сомнения, она, наконец, решилась. Она представляла себе, как скажет ему: «Прощай! Прости меня!» и даже «Я люблю тебя», хотя и понимала, что теперь это не вполне соответствует действительности. Впрочем, она и сама не могла до конца разобраться в собственных чувствах.

Она увидела его, когда шла по длинному деревянному причалу, который тянулся дальше отметки уровня малой воды. Он, наклонившись, стоял у самого края причала и опускал большой картонный ящик в кубрик «Джулии». Самого корпуса яхты видно не было, только неясно вырисовывалась высокая мачта да с одного конца торчал щегольский бушприт. На минуту Гай исчез из вида, спустившись по лестнице. Потом он снова появился, взвалил на плечо еще один ящик и, осторожно спустив его с причала, исчез снова.

Фрэн дошла до яхты и заглянула в кубрик «Джулии». Солнце пригревало ей лицо, но ветер с залива насквозь продувал брюки, так что ей было и тепло, и холодно одновременно — это было довольно необычное ощущение, которое она впервые испытала, отправившись на яхте к востоку от Кейп-Кода. Она глубоко вздохнула, втянув ноздрями морозный воздух, и выдохнула через рот, наблюдая, как быстро тает белая струйка пара.

Гай вылез из каюты. На нем были сапоги и рабочие хлопчатобумажные брюки, теплая куртка с поясом, кожаные рукавицы и голубая охотничья шапочка с опущенными ушами. Он смотрел на нее, словно не узнавая.

Она сняла очки:

— Здравствуй, Гай…

— О… Фрэн.

— Хочешь спросить, чего это я шатаюсь по такому холоду?

— Да, пожалуй…

— Можно мне войти?

— Ну что ж, входи. — Он мимолетно улыбнулся, протянул ей руку в рукавице и помог спуститься по лестнице в кубрик. — Внизу тепло, — сказал он, открыл люк и пропустил ее вперед.

Она села на кушетку, сбросила капюшон и поправила волосы. Гай молча наблюдал за ней, слегка пригнув голову, чтобы не задеть низкий для него потолок.

— Кофе? — спросил он наконец.

— Нет, спасибо.

— Может быть, хочешь выпить?

— Нет, нет, я — на минутку. Тебе же некогда. Ведь ты завтра уезжаешь?

— Да.

— Никто, похоже, не знает, когда ты вернешься.

— Я и сам этого не знаю.

— Я подумала… в общем, я пришла попрощаться.

— Спасибо, Фрэн. — Он налил себе виски. «Порция, пожалуй, великовата, — подумала Фрэн, — особенно если учесть, что до возвращения в город Лэрри Макфая он выпивал лишь в порядке исключения». Одним глотком Гай осушил половину бокала, поморщился и сказал: — Говори только то, что ты действительно хочешь сказать.

— Я это уже от тебя слышала. Помнишь, в машине?

— Да.

— Только я все равно тогда сказала. Просто ничего не могла с собой поделать. И отчет подделала только потому, что мне этого захотелось, и по той же причине пошла к Ларсону Уитту. И теперь, наверняка, буду говорить, что взбредет в голову.

Он снял рукавицы, дал ей сигарету и поднес спичку, чтобы она прикурила. Она посмотрела на черные волоски на тыльной стороне его ладони и вспомнила, как ехала с ним из мотеля «Робинз нест».

— Спасибо, — вдохнув дым, сказала она и добавила: — Ты знаешь, я не выхожу замуж за Берта Мосли.

— Да, я слышал.

— Я встречалась с ним, а потом он связался с девушкой-репортером из Бостона. Это Берт заставил меня пойти к Ларсону. Тогда я даже не догадывалась о его планах. Потом, когда я его раскусила, мне захотелось умереть. Я думала, что я тебя ненавижу. Оказалось — ничего подобного. Я ревновала тебя, да, наверное, ревную и сейчас. Именно поэтому я и хотела выйти замуж за Берта, пока не поняла, что со мной творится.

Гай молчал. Он допил виски, а она, набравшись храбрости, спросила напрямую, потому что сегодня ей все равно пришлось бы задать этот вопрос:

— Ты едешь к миссис Макфай?

— Нет, Фрэн.

— Но ты любишь ее?

— Да…

— Конечно, я никому не скажу. Я уже и так достаточно тебе навредила. Я не скажу.

— Я знаю, Фрэн.

— Ты никогда не вернешься сюда.

— Если получится.

Она погасила сигарету и поднялась. Усмехнувшись, сказала:

— Если ты когда-нибудь вернешься… если тебе не повезет, и ты будешь чувствовать себя одиноким… Хотя, я знаю, тебе одиноко и сейчас, но все-таки у тебя есть надежда. Я тоже одинока, потому что все злятся на меня, и… если бы ты простил меня — за этим я, собственно, и пришла, — если бы ты простил меня, тогда мне было бы уже все равно, что думают другие.

— Я прощаю тебя, — сказал он и добавил: — Почему бы тебе не уехать отсюда, Фрэн? И не устроиться на работу в другую больницу?

— Потому что от этого ничего не изменится. Вечные неприятности. Мне кажется, меня преследует какой-то рок. Я так одинока, Гай, поэтому и веду себя безнравственно, но от этого не становится легче. И домой мне дорога заказана. В этом смысле у меня нет дома. Есть только особняк в Индиане. И все, что я рассказывала тебе о своем детстве, — ложь, но мне так хотелось, чтобы это было правдой… я ненавижу свой дом и не могу туда вернуться.

— Фрэн, — сказал он. — Фрэн… Фрэн…

— О боже, боже! — Она уже ничего не могла с собой поделать и разрыдалась. Выплакавшись, высморкалась, медленно поднялась по гладким и ровным ступенькам в кубрик, потом по шероховатой деревянной лестнице выбралась на пристань и быстро зашагала прочь под горячим солнцем, подгоняемая в спину холодным ветром. Ступив с деревянного настила на мерзлую землю, она надела темные очки, чтобы никто не увидел ее заплаканных глаз.