Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

Глаза, словно магнитом, притягивало к телефону. За стенами ресторана выл ветер. Стучался в окна. Телефон молчал. Почему завывает ветер и хлопают ставни и почему не звонит телефон? Мар где-то рядом, и ей плохо. Провожая глазами огибающий мыс Пейдж паром, кружа по холодному неуютному городу, глядя на бегущего впереди с лаем Цезаря, — весь этот короткий и такой долгий зимний день — он знал это. И теперь не сомневался тоже. Мар где-то рядом, и что-то не так.

— Ну как похлебка? — спросил владелец ресторана.

— Чудесная, — рассеяно ответил он, не отрывая взгляда от телефонной кабины.

— Хотите позвонить?

— Нет… — Он стал крошить в похлебку сухарики и увидел, что у него дрожат руки.

Кто-то сказал: «Ну и ветрище!»

Кто-то другой недовольно заметил: «Похлебка сегодня жидковата». И между скучающими мужчинами у стойки завязался ленивый разговор. Они, например, напрочь забраковали манхэттанскую похлебку, потому что она, по их мнению, представляла собой не что иное, как разбавленный томатный суп, в который моллюска опускали на ниточке и тут же вытаскивали. Похлебка Род-Айленда была лучше, потому что в нее добавляли молоко, но все дело, конечно, портили помидоры. В похлебку из моллюсков ни в коем случае нельзя добавлять помидоры. А эта была новоанглийская, сдобренная сметаной похлебка, в которой обычно ложку не повернуть от картофеля и моллюсков.

«Мне раз пришлось попробовать похлебку в штате Мэн, — вступил в дискуссию новый голос. — Напоминает эту, но с соусом из моллюсков — и без молока. Компоненты, в общем, те же, что и у других, но ничего не скажешь — хороша, просто пальчики оближешь».

Зазвонил телефон. Гай уронил ложку, вскочил и направился к будке, но потом остановился и отошел в сторону, пропустив к телефону хозяина ресторана.

— Послушай, Милли, я уже сто раз говорил тебе: заказывай молоко на дом. Да, мне известно, что у нас шестеро детей, но не могу же я каждый вечер тащить домой огромный бидон только потому, что здесь у меня есть возможность купить молоко немного дешевле. Закрой-ка лучше ставни — смотри, какой ветер, — быть буре.

Что-то случилось, думал Гай, он чувствует это, он знает это, у него нет ни тени сомнения. Что-то случилось, но что, черт побери?

Он доел похлебку. Мужчины переключились на обсуж-дение преимуществ кечей перед ялами в штормовую погоду. Он присоединился к компании у стойки бара и стал говорить взахлеб, стараясь не думать ни о чем другом, кроме лодок и похлебок…

— Да, из Нантукки, — прогнусавил в трубку Клем. — Да, да, штамп как нарисованный. Отправлено вчера после обеда из Сконсета, Нантукки, доктором Джоном Треливеном.

— Клем… — Гай погладил трубку дрожащей рукой. — Послушай, Клем…

— Доставить его?

— Нет, я…

— Может, вскрыть и прочесть? Конечно, это не положено, но иногда я думаю, на закон вполне позволительно смотреть сквозь пальцы.

— Да, Клем… Нет, Клем… Нет… Нет! — Он грохнул кулаком по стенке телефонной будки. Почему он раньше не подумал об этом? Без сомнения, письмо касается Мар, но ведь неизвестно, о чем пишет Джон, поэтому он, конечно, не может позволить Клему вскрыть его. Он сказал: — Нет, Клем, я заеду за ним сам.

Он повесил трубку и устало прислонился к металлической стенке. Было пятнадцать минут десятого. Немного успокоившись, он позвонил на телефонную станцию Нантукки и попытался узнать телефон Джона Треливена. Но тот, по-видимому, еще не зарегистрировался, а фамилию священника, которого замещал Джон, Гай не знал. «Индепендентская церковь в Сконсете, можно ведь позвонить туда…»

Ну конечно, можно, ответила телефонистка. Только вот линия на Сконсет оборвана. Она не виновата, что в Нантукки был сильный ветер. Конечно, линию починят, но только когда? Через час, два, восемь часов, завтра?

Чертыхнувшись, он повесил трубку.

Ветер достиг штормовой силы — того и гляди, высадит окно или повалит на крыше телевизионную антенну.

Хозяин ресторана сказал: — Говорил же я вчера, что будет буря. — Потом добавил: — Сегодня похлебка погуще.

— Спасибо, но мне пора в путь.

— Но не в такую же погоду.

— Мне надо в Нантукки.

— А ты, парень, часом, не свихнулся?

— Может быть. Не знаю. Может быть.

Он сошел с ума? Может быть. Сошел с ума, думал он, подгребая в шлюпке к стоящей на якоре «Джулии». Он поднял грот и штормовой кливер, чтобы они не слишком сильно били о мачту, запустил мотор и стал осторожно пробираться к буйку. У буйка повернул и пошел левым галсом, потом повернул еще и все время, не выключая мотора, старался вести яхту на ветре, пока не пересек гавань. Он выключил мотор и пошел правым галсом. Яхта дала сильный крен, но, когда он ослабил грот, она выровнялась снова и двигалась теперь медленнее, зато точно по курсу. Нисколько не хуже прочих, размышлял Гай, его степенная старушка с носом быстроходной яхты и тяжелым килем, хотя и не слишком поворотлива, что, впрочем, не удивительно при ее габаритах: тридцать два фута в длину и целых восемь в ширину. Ничего, решил он, выдюжит.

Обжигающе холодная водяная пыль стегала его по лицу. Она застывала ледяной коркой на бровях, а на такелаже наледь становилась просто опасной. Гай не чувствовал холода. Он думал о том, что Джон Треливен приехал в Нантукки только вчера и сразу же написал в Ист-Нортон. Наверное, письмо от Мар уже ждало Джона. Или сама Мар… Да, да, Мар сейчас именно там — в Нантукки, там — за этими высокими волнами, за этими летящими в лицо солеными брызгами. Да, она там… Он знает это. Он не сомневается ни капли. Она его ждет. Тогда почему так щемит сердце? Что-то случилось. Что же? Не думать об этом. Она его ждет. Все остальное не имеет значения. Она его ждет. И пусть себе дует ветер… пусть вздымаются к небу волны и вода превращается в лед. Он плывет к Мар… к Мар. Среди рева волн, среди дикого завывания ветра он видел перед собой лицо Мар, и ничто, никакой шторм, никакие преграды на свете не могли теперь остановить его — он смеялся в лицо стихии, он мчался навстречу судьбе.

В маленькое оконце пристройки ветхого домика доктор Джон Треливен видел мигающий маяк на мысе Санкати, а вокруг него, снизу и сверху, белую пену зимних волн, разбивающихся вдребезги в темноте Сконсет-Бич. Под крышей завывал ветер, а стекла окон дребезжали так, что грозили вот-вот вылететь.

Он спустился по лесенке в гостиную, обставленную мебелью красного дерева, но с обшарпанными стенами, где сидела Фрэнсис и читала исторический роман при свете спермацетовой лампы. Она оторвалась от книги и взглянула на него — симпатичная, с каштановыми волосами, добродушная Фрэнсис, посвятившая всю свою замужнюю жизнь ему и его прихожанам. Нет, конечно, ему грех жаловаться на жену. И не ее вина, что они бездетны. Она всегда мечтала о ребенке, как, впрочем, и он сам. Возможно поэтому, он и встал на сторону миссис Маргрет Макфай. Она тоже всегда хотела родить ребенка. И хотя доктор Треливен не мог не осудить обстоятельств, в которых произошло зачатие, он, по крайней мере, понимал эту женщину.