Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

Фрэнсис сказала:

— Возьми себя в руки.

— Ты не понимаешь…

— О, я все прекрасно понимаю. — Она всегда говорила это ему и всем, кто, доверяя ей свои горести, искал у нее утешения. «Конечно, я понимаю», — хотя это вовсе не соответствовало истине, ведь даже душа ее собственного мужа была для нее загадкой. Он всегда был очень либеральным и земным человеком. Он полагал, что, не совершая ничего предосудительного, оскорбляющего церковь или его прихожан, и никогда не изменяя собственным убеждениям, имеет полное право жить, как ему хочется. Он любил плавать и удить рыбу; обожал покер, борьбу, бейсбол и комиксы. Вернее, так было до женитьбы. Фрэнсис почему-то считала, что любые развлечения для священника табу. Во время их медового месяца она даже устроила небольшой скандал по поводу его необузданного темперамента и тут же, по горячим следам, поставила ему жесткое условие. Отныне они должны были заниматься любовью только по вторникам, четвергам и субботам, дабы не выходить за рамки приличия (хотя она и до сих пор смутно себе представляла, что в супружестве означает «приличие»). Но все это было двенадцать лет назад, когда они только что поженились. Теперь же о любви по субботам не было даже разговору, и Джон был уверен, что за субботой, не сегодня-завтра, последует вторник, так как по вторникам он возвращался из церкви поздно и, когда заходил в спальню, Фрэнсис обычно спала, как убитая, и, конечно же, не желала, чтобы ее беспокоили по пустякам.

Сегодня была среда. Джон посмотрел на жену, которая сидела в дальнем углу комнаты и, забыв обо всем на свете, читала роман о необыкновенных мужчинах и женщинах и их романтической жизни, так не похожей на ее собственную. Он был удивлен тому, как спокойно восприняла Фрэнсис беременность Маргрет. Наверное потому, что жизнь Маргрет не имела к ее собственной никакого отношения, как и превратности судьбы героев исторического романа. Просто еще одна прихожанка, попавшая в беду. И Фрэнсис сказала, как всегда, уверенно: «Конечно, я понимаю».

Ему вдруг пришло в голову, что, возможно, в понедельник или среду она и забеременела бы. Интересно, как поведет себя его жена, если он сейчас возьмет и заявит: «Я не намерен ждать четверга. Ты, между прочим, моя жена, Фрэнсис, а я как раз прочел книгу о двадцати семи позициях…»

Джон тряхнул головой, отгоняя назойливые мысли. Нет… Нет. Он будет думать о Гае Монфорде, некстати разразившемся шторме и о том, правильно ли он поступил тогда, и честно ли поступает теперь, и может ли спать со спокойной совестью. Он сказал:

— Я беспокоюсь за Гая. Если он получил письмо сегодня утром… Телефонная связь не работает, погода нелетная, а раз он не приехал на последнем пароме…

— Он просто пережидает шторм, — успокоила его Фрэнсис, не прерывая чтения.

— Ты говоришь так, потому что не знаешь его, Фрэнсис, как, впрочем, и собственного мужа.

Она взглянула на него с насмешливой нежностью. Он устало сел, раскурил трубку и, пару раз пыхнув ею, вдруг вскочил и стал напряженно прислушиваться. «Мне послышался какой-то шум». Он постарался успокоиться. Фрэнсис продолжала читать.

— Фрэнсис…

— Я ведь пообещала тебе. Не скажу ни одной живой душе.

— Я тоже пообещал ей это, Фрэнсис.

— Жена священника — его правая рука и должна быть поэтому в курсе всего.

Джон закусил губу, хотел было сказать что-то, но решил промолчать. Он продолжал посасывать трубку, а Фрэнсис заметила, что, если он ожидает посетителя, то мог бы ради такого случая вылезти из этого старого, грязного свитера. Джон не ответил. Он сидел и прислушивался к вою ветра, и, наконец, на улице хлопнула дверца автомобиля. Он стремительно встал и выглянул в окно. «Я же говорил», — бросил он через плечо, обтянутое спортивным свитером.

— Кофе готов.

— Я просто скажу ему, и все. Остальное нас не касается.

Когда постучали, Джон открыл дверь и впустил Гая Монфорда. Лицо его покраснело от холода и ветра. Он, видно, давно не стригся, да и не брился тоже, по крайней мере, дня два. На нем была теплая куртка с поясом, надетая поверх другой куртки из клетчатой шерстяной ткани, голубая охотничья шапочка и толстые шерстяные брюки, заправленные в кожаные сапоги. Глаза у него диковато блестели, и весь вид был довольно странный под стать его первым словам: «И входит бесстрашно он в дом…»

— Заходи, Гай.

— Ничего себе весна. — Гай кивнул Фрэнсис: — Здравствуй, Фрэнсис.

— Здравствуй! Я приготовлю кофе, — сказала она и вышла.

Джон спросил:

— Когда ты получил письмо?

— А я его и не получил. Просто знаю, что ты послал его и что в нем важное известие.

— Да.

— В самом деле важное?

— Да.

— Что-нибудь случилось?

— Да.

Фрэнсис вернулась с подносом, разлила кофе по чашкам, и они стали пить его черным, отхлебывая маленькими глотками. Джон, почесав через спортивный свитер под мышкой, обронил: «Фрэнсис все знает, Гай, ведь Маргрет здесь, в Нантукки».

Гай молча пил кофе. Наконец он сказал:

— Я так и знал. Под конец я почему-то был уверен в этом.

— Когда она в первый раз рассказала мне обо всем и сказала, что хочет пожить где-нибудь в одиночестве, я подыскал ей коттедж с отоплением на полпути между Сконсетом и Нантукки. С видом на гавань.

— Да.

— Я знал, что приеду сюда по обмену и что смогу ей помогать, если она поселится поблизости.

— Ради бога, Джон, дальше.

— Я знал, что она регулярно посещает врача. Маргрет писала редко, но письма были достаточно бодрые. Когда же я приехал сюда и пошел ее проведать, то сразу почувствовал что-то неладное. Что-то она явно скрывала. Поэтому я немедленно позвонил в больницу ее акушеру, доктору Стафиносу.

— И что же?

Доктор Треливен принялся сосредоточенно сосать трубку, но оказалось, что она погасла. Тогда он переключился на кофе. Гай стал терять терпение: «Ну? Ну?»

Джон поставил чашку, чиркнул спичкой, снова раскурил трубку и рассказал обо все неспеша и очень обстоятельно.

Фрэнсис спросила: «Еще кофе, Гай?»

— Нет, спасибо.

— Она не хотела, чтобы я говорил тебе об этом.

— Странно… Я ведь замечал кое-что — этот блеск в глазах, румянец. Я должен был догадаться.

— Это была моя идея — сообщить тебе. Я настоял.

— Почему?

— Я подумал, что тебе следует знать.

— Почему она была против? — Потом пробормотал: — Ну, конечно, конечно… — Поднялся, застегнул куртку, натянул голубую шапочку. — Ты говоришь, на полпути до города? — спросил он.

— Послушай меня, Гай…

— Меня ждет такси.

— Надпись золотом на черном фоне — «Т. Левис»… Постарайся понять ее, Гай.

— Я понимаю.

— Ее знают как миссис Маргрет Слоан. В больнице думают, что она разведена. Я сам сказал об этом Стафиносу. Сказал также, что ее бывший муженек может нагрянуть в любую минуту.