Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

— «…в достатке и бедности, в болезни и здоровье, пока нас не разлучит смерть…»

Маргрет была больна. Туберкулез, а ведь она беременна, бедняжка. Фрэнсис посмотрела, как нежно поцеловал Гай невесту, и закрыла лицо руками. Она сидела так до тех пор, пока Джон не тронул ее за плечо: «Успокойся, дорогая… Сейчас мы будем пить шампанское».

Она заставила себя улыбнуться. Поднялась и поцеловала жениха, с ужасом поймав себя на мысли, что, несмотря на свою несомненную порочность, он все-таки на редкость привлекателен.

Джадсон поцеловал Маргрет четырежды, каждый раз приподнимаясь на цыпочки, чтобы дотянуться губами до ее щеки. Он походил на малыша, целующего на ночь свою мать. А когда выстрелило в потолок шампанское и золотистая жидкость запузырилась в бокалах, он стал с жадностью пить, напоминая малыша, поглощающего в жаркий летний день имбирное пиво.

Гай выпил три бокала шампанского, Маргрет — два. Джон тоже выпил два бокала, а Фрэнсис осилила один, хотя ей все время неприятно щекотало в носу. Почти все остальное уничтожил мистер Блассингейм, который пьянел, казалось, с каждым глотком, громко восхваляя достоинства милого его сердцу Нантукки. Он ухватился за руку Маргрет и, выливая шампанское себе на рукав, говорил без умолку. Он сообщил, что Нантукки — название индейское и означает «мыс» и что туристов следует называть «экскурсантами», а тех, кто не живет на острове, — «пришельцами» и что нантуккец — вовсе не «абориген», поскольку аборигенами китобои называли когда-то дикарей, с которыми встречались, пересекая теплые моря. Он захихикал, уткнувшись в шампанское. «Должен вам сказать, что каждый капитан непременно имел при себе хорошенькую смуглянку. Да, сэр, если учесть, что во времена квакеров мужчина никогда не видел обнаженной свою собственную жену… Можете себе представить, что он должен был чувствовать, наткнувшись на девчонку в юбке из пальмовых листьев…» Он опять захихикал, потом, смутившись, притворно закашлялся и торопливо принялся объяснять, что галерею следует называть «портиком» и что женщины приносят на корабль несчастье, и что многие дома в Нантукки имеют потайные комнаты с черным ходом, где скрывались во время революции шпионы и пряталась контрабанда, ведь остров, как известно, не встал ни на одну сторону. Он, наконец, закончил и похлопал каждого по спине, пронзительно выкрикивая: «Счастья всем… Счастья…» После этого сделал нетвердыми ногами несколько замысловатых па и рухнул на пол, превратившись в черную шевелящуюся груду.

Гай поднял коротышку и уложил его на диван. Тот, глядя в потолок бессмысленными глазами, забормотал: «Поцеловать невесту… Еще раз поцеловать…»

Мар наклонилась и поцеловала его в выпуклый лоб.

— Желаю вам счастья, — одобрительно пробормотал мистер Блассингейм.

— А вам я желаю, — улыбаясь, ответила Маргрет, — всегда жить на широкую ногу.

Мистер Блассингейм закрыл глаза. «Счастья», — заплетающимся языком пробормотал он еще два раза, потом вдруг резко вскочил и необыкновенно выразительно подмигнул всем. Прежде чем упасть навзничь и окончательно затихнуть, он протяжно рыгнул, и в горле у него громко забулькало.

Было без двадцати шесть. Гай помог Мар надеть пальто, потом оделся сам, за руку попрощался с Джоном, сказал Фрэнсис «до свидания» и «спасибо», взял под руку Мар и вышел с ней в холодную ночь. Джип долго чихал, потом, наконец, завелся и покатил по неровной дороге, подпрыгивая на ухабах.

В доме воцарилась тишина. Джон стоял у окна и смотрел в темноту. Джадсон Блассингейм храпел. Фрэнсис сидела на вертящемся стульчике у пианино и смотрела на спину своего мужа. Отсюда ей не было видно его брюшка. Он казался высоким и сильным, и она вдруг вспомнила первую брачную ночь, ужасный шок, который испытала, обнаружив животные инстинкты в таком деликатном во всем остальном человеке.

— Ну вот и все, — сказал Джон.

— Да, все. — Он повернулся, и ей снова стало видно его брюшко. Закрыв глаза, она вспомнила, каким он был без очков и без лишнего жира. — Я думаю, сегодня они останутся в коттедже.

— Да.

— А мистер Блассингейм, видимо, надолго заснул.

— Скорее всего, так.

— На сколько именно?

— Я думаю, на несколько часов. А почему ты спрашиваешь?

— Да так. Я просто подумала…

— О чем?

— Ни о чем… Абсолютно ни о чем. — Она вдруг рассердилась на него и на себя. — Ненавижу, когда люди напиваются. Ненавижу! — Она одним глотком прикончила шампанское, поспешно встала, почувствовала внезапное головокружение, схватила бутылку с шампанским и пошла наверх, в спальню. Там она села на кровать и печально уставилась на свое отражение в зеркале над туалетным столиком. Ей тридцать пять. Тусклые каштановые волосы, слишком узкий подбородок, слишком тонкие губы, погасшие карие глаза. Жена преподобного Джона Треливена, всю свою замужнюю жизнь она была рядом с ним в беде и радости; убиралась в его доме и утешала его прихожан; лечила его простуды, готовила ему еду и заботилась о его душе. И только теперь почувствовала, как устала. У нее никогда не было настоящей радости в жизни. У кого угодно, только не у нее. Другие люди, подобно Гаю и Маргрет, жили интересно и романтично. Пусть аморально и непристойно, но все равно романтично. И почему это добрым людям приходится утешаться исключительно своей добротой? Почему порядочные женщины, подобные ей, бездетны, а грешницы беременеют от одной капли… Она устыдилась своей последней мысли и сказала себе, что имела в виду лишь то, что некоторые заводят детей вне брака. И это несправедливо. Абсолютно несправедливо.

Она встала и снова почувствовала головокружение. Налив себе еще шампанского, посмотрела в зеркало, молча подняла бокал и пожалела себя. В ее тусклой жизни не за что провозгласить тост, а в этой спальне нет камина, чтобы швырнуть туда опустевший бокал. Она сняла платье и потянулась было за халатом, но вдруг замерла и посмотрела на себя в зеркало. Слишком худа, подумала Фрэнсис. Сняв белую комбинацию и лифчик, она внимательно оглядела свою худую, угловатую фигуру: узкие бедра, маленькую, с крупными сосками грудь — и вспомнила, что китобои брали к себе на корабль пухленьких смуглых наложниц только потому, что они никогда не видели своих жен в чем мать родила. Она подумала также, что сегодня вечером в коттедже с видом на гавань Гай Монфорд предастся любви с красивой и обнаженной Маргрет. Она стала натягивать халат, но потом передумала и села в постели, подложив под спину подушку. Слушая, как скрипят под напором холодного ветра оконные рамы, чувствуя, как покрывается гусиной кожей обнаженное тело, она сказала себе: «Я — пухленькая смуглянка, пьющая кокосовое молоко на острове посреди теплого моря…»