Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

Этот город принадлежал им: длинный белый сконсетский пляж и спокойная гладь гавани; буруны у Южного берега, где они ловили окуней и голубую рыбу; песок Мономоя, в котором они тщетно пытались отыскать наконечники стрел и где устраивали иногда пикнички, а иногда и настоящие праздники с омарами, моллюсками и кукурузными палочками, которые они плотно укутывали водорослями и тушили на шипящих углях в яме, выложенной раскаленными докрасна камнями. Все принадлежало им: солнце, трава, кривой ракитник, вязы и холодная голубая вода, и крикливые чайки, роняющие на песок у коттеджа принесенные в клювах' раковины. Они владели всем этим, жили здесь и любили друг друга.

Гай рассказал ей о Стюарте Шеффере. «Когда, глядя из смежной камеры на его лицо, я вдруг осознал, что он мой отец, я ужаснулся и решил, что никогда не поступлю с тобой так, как он поступил с моей матерью, никогда не допущу твоего унижения».

— Мой дорогой…

— Так что в каком-то смысле он даже помог мне. С тех пор я больше не думал о нем. В Ист-Нортон мы не вернемся, и я постараюсь забыть о том, что узнал, навсегда.

А она рассказала ему о своей спятившей бабушке, которая управляла Диким Поместьем из окна своей комнаты на втором этаже. «Она утверждала, что была в свое время любовницей Роберта Ли, и однажды в третьем классе я во всеуслышанье заявила, что моя бабушка знала генерала Ли. Все засмеялись, и даже учитель не смог сдержать улыбки. Поэтому на следующий день, чтобы доказать свою правоту, я привела домой маленького мальчика из своего класса. Помню, как открыла дверь в комнату бабули и увидела ее, девяностолетнюю, качающуюся в старом кресле, как маленькая сухая былинка. И я сказала: «Бабушка, к тебе посетитель». Она прищурилась и спросила: «Кто это, дитя мое?» И я подтолкнула к ней мальчишку, и бабушка вдруг вскочила, протянула для поцелуя свою сморщенную ручку и изобразила некое подобие реверанса. «Через столько лет, — сказала она, — через столько лет так приятно увидеть вас снова, генерал Ли».

Они говорили о том, что будут делать завтра и в следующем месяце, уже в Аризоне. Она рассказывала ему все, что знала о лошадях, ведь у них обязательно будет, по крайней мере, две лошади, говорила она, и ему следует иметь об этих животных хоть какое-то представление. И он отвечал, хорошо, если она научится управлять яхтой, то он обязательно освоит верховую езду. И они подолгу проверяли компетентность друг друга, задавая друг другу каверзные вопросы, пока Мар, наконец, не уяснила себе, что «петля» троса — это сложенный вдвое канат, «куст» — крестовина деревянного шкива, «марлинь» — замечательный двойной трос, обычно хорошо просмоленный, «захват» — короткий виток каната, «шкив» — колесо внутри блока, а «кожух» — обшивка. Гай же знал теперь, что садиться надо в середину седла, а не на заднюю луку, что пятки должны быть на более низком уровне, чем носки, и руки надо держать вместе так, чтобы костяшки пальцев были обращены друг к другу, большие пальцы занимали верхнее положение, а мизинцы — нижнее; знал, в чем преимущество хомута перед уздечкой, отлично представлял себе все девять способов управления лошадью; узнал, что бывает три вида аллюра — шаг, рысь и легкий галоп — и почему лошадь должна переходить на галоп с шага, а не с рыси, и как пускать лошадь галопом с правой и с левой ноги, и почему необходимо периодически менять ноги.

Мар говорила много, часто смеялась, и Гай смеялся вместе с ней, гуляя под теплым солнышком. А в середине мая, за несколько дней до отъезда, они пошли вместе к Стафиносу, и он все им очень хорошо объяснил, играя своей печаткой и чеканя каждое слово.

— Мне очень жаль, миссис Слоан — миссис Монфорд. Да, улучшение есть. Но недостаточное. И ваш муж абсолютно прав — необходима операция… Возможно, ребенок и выживет… Да, один шанс из тысячи, но, в конце концов, это все-таки шанс, и потом вы должны прежде всего подумать о себе.

— А я думаю о нем.

— Это неразумно.

— Ты ведь была согласна, — попенял ей Гай. — Ты сказала — подождем, и мы ждали, пока могли себе это позволить. А теперь я должен немедленно связаться с Фониксом и договориться, чтобы тебе сделали кесарево сразу по прибытии. Шестнадцатого мы уезжаем отсюда. Я встречу тебя в Нью-Йорке, и мы полетим в Аризону вместе.

— Я хочу ребенка, — сказала Мар.

— Но ведь есть же шанс.

— Один из тысячи… Один из тысячи…

Они возвращались домой в сумерках. И Мар сказала с упреком: «Раньше перед тобой стоял выбор: Лэрри или ребенок, и ты пожертвовал Лэрри, а теперь жертвуешь ребенком ради меня».

— Ты не права.

— Еще как права! — Она открыто посмотрела на него в запыленное зеркало. — Если бы я доносила беременность, ребенок бы, скорее всего, родился нормальным и здоровым, но тогда возникла бы прямая угроза моей жизни.

— Да…

— А если сделать так, как предлагаешь ты, со мной будет все в порядке, но ребенок наверняка погибнет.

— Мар…

— И ты еще утверждаешь, что не делаешь никакого выбора. Ведь ты же католик, дорогой, не так ли? И обязан жертвовать жизнью матери ради спасения ребенка, или я ошибаюсь?

— О каких жертвах ты все время говоришь? После операции будет сделано все возможное для спасения ребенка. Я, кстати сказать, не католик. Если бы я им был, то это вовсе не противоречило бы вере, потому что никто не собирается убивать ребенка — речь идет только о спасении матери.

— Словесная эквилибристика, дорогой.

— Здравый смысл, — возразил Гай. — Здравый смысл, и только. И давай больше не возвращаться к этому.

В последнюю свою ночь они в полумраке лежали рядом. Поскребся в дверь Цезарь. Гай впустил его, и собака улеглась на соломенном коврике у кровати.

Мар спросила:

— Ты возьмешь Цезаря с собой в яхту?

— Конечно.

— Если хочешь, я возьму его с собой в самолет.

— Нет, он любит море.

— Я тоже.

— Мы же договорились с тобой, Мар.

— Я знаю. Но мне вдруг почему-то показалось, что завтра ты уедешь и я уже никогда не увижу тебя.

— Завтра вечером я буду в Нью-Йорке.

— Нет, я тебя никогда не увижу. — Она прижалась к нему, и он почувствовал, как шевелится у нее в животе ребенок. Он сказал:

— Не волнуйся, все будет хорошо. Я договорился с Фониксом, чтобы к нашему приезду все было готово. Они в курсе дела, и твоя история болезни уже там. Тобой займутся лучшие врачи и акушеры.

— Я тебя не увижу, — сказала она просто. — Я полечу в Нью-Йорк и больше тебя не увижу.

Над Ла-Гардиа висел густой туман, поэтому самолету целый час не разрешали посадку. Когда он, наконец, сел, то отскочило шасси и самолет врезался в крайнее здание, раздавив десятки людей. Она, впрочем, не пострадала и немедленно села в лимузин до Манхэттана. Проезжая через туннель «Мидтаун», лимузин потерпел аварию, и все погибли, кроме нее. Потом она тонула в бурной Восточной реке, но была спасена буксиром, который тут же дал течь и затонул. Выбравшись, наконец, на берег, она взяла такси, которое немедленно сбил бензовоз. Целой и невредимой она добралась до гостиницы и села в лифт. Но лифт упал с четырнадцатого этажа. И ей пришлось подняться на четырнадцатый этаж пешком. Она очень устала. Оказавшись в комнате, без сил опустилась на стул и сидела в ожидании всю долгую-долгую ночь. А на рассвете ей сообщили, что какой-то доктор Гай Монфорд, направляясь на яхте из Нантукки в бухту Лесная, поскользнулся на мокрой палубе и умер на месте, ударившись головой о башмак.