Раду Чобану - Сумерки

Барахолка бывала по воскресеньям на пустыре, за инфекционной больницей. В это воскресенье старик не пошел в церковь, предвкушая, как удивится и забеспокоится Никулае, когда обнаружит пустующим Северово место. После обеда он сам позвонит ему и объяснит, где был, возможно, и Никулае это когда-нибудь пригодится, хотя положение церкви по нынешним временам прочнее всего прочего.

Морозило. Север оделся потеплее и отправился на трамвайную остановку. Он редко ездил на трамваях, не любил их тесноты, духоты, толчков и сейчас при одной только мысли об этом чувствовал тошноту. Вагон был переполнен, никому, конечно, не пришло в голову уступить место негодующему про себя старику. Окна замерзли, старик ехал, сам не зная куда, плотно стиснутый людской толпой, вдыхая кислый запах овчины и пронафталиненного лежалого старья. По множеству чемоданов, узлов, тюков и свертков он понял, что все, как и он, едут на барахолку. Через полчаса они наконец доехали, он вышел и на секунду замер, опершись на трость, опьяненный морозным чистым воздухом. Снега навалило по щиколотку. К базару вела утоптанная скользкая тропка, по которой туда-сюда сновали люди. Север двигался с осторожностью, крепко вонзая трость в пушистый снег обочины. Не добравшись еще до барахолки, где-то на середине бесконечного больничного забора, он почувствовал, что озяб, и вспомнил: Аврам Дамиан не советовал ему выходить на мороз. Конечно, неосторожно пренебрегать советами врача, но любопытство было сильнее, и он двинулся дальше.

Очутившись наконец на барахолке, Север растерялся, не зная куда идти. Народ вокруг кричал, шумел, ходил, толкался. «Вавилонское столпотворение!» — подумал старик. С испугом и любопытством он озирался по сторонам. И вдруг среди туфель, картин, ламп, шуб, разложенных прямо на снегу, он увидел чайный сервиз саксонского фарфора и обомлел: «Боже, да где же я видел эти чашки?» Он готов был поклясться, что не раз пил из них, но где? Где? Продавала их женщина в потертом пальто, закутанная до глаз шалью. Она громко торговалась с каким-то мужчиной в барашковой шапке и домотканой куртке, видно, крестьянином из зажиточных. Женщина обернулась, и Север охнул. Несмотря на мороз, его кинуло в жар. Святый боже, он узнал Мэри Мэргитан! Мэри Мэргитан торгует на барахолке! Бедняга Панаит сидит в тюрьме, дочка за границей, в Лондоне, вот и приходится бедняжке Мэри торговать на толкучке! Надо поскорей спрятаться, смешаться с толпой, чтобы Мэри не заметила, а то она умрет от стыда и унижения. Как же ей тяжко пришлось, если она сама, без чьей-то помощи, вынуждена продавать на морозе вещи, торгуясь со всяким мужичьем… Север пытался незаметно затеряться в толпе, но встал как вкопанный, услышав оклик Мэри. Приподнявшись на цыпочки, она кричала ему во весь голос, ничуть не смущаясь своим предосудительным английским акцентом:

— Хэлло, Север! Иди сюда!

Он притворился, что не слышит, но Мэри не унималась, люди стали оборачиваться. Он повернулся и подошел к Мэри. Она, казалось, очень ему обрадовалась.

— Как дела, my dear [20] Мой милый (англ.) . , ты чуть было мимо не прошел!

И непринужденно, будто они встретились где-нибудь на приеме, подала ему руку в грубой шерстяной варежке.

— Никак не ожидал… — пробормотал Север, касаясь губами варежки.

— Как здоровье Олимпии?

— Неплохо, но ей, наверное, понадобится санаторное лечение.

— Ну, это тебе дорого обойдется! Так вот почему ты здесь? А где же твои вещички?

Север смешался и устыдился.

— Да я… собственно, пришел найти посредника…

Глаза Мэри от удивления округлились.

— Посредника?! Да ты спятил, my dear. Эти мошенники тебя обчистят в два счета!

— Что ж делать? Не самому же мне торговать?

— А почему бы и нет, скажи на милость! Ах, ты уронишь свое достоинство? Да пойми же, теперь здесь все high-life [21] Сливки общества (англ.) . , и мы гордимся этим.

— Гм… Гордитесь?

— Да, да, и напрасно ты морщишься. За границей уже известно, как мы боремся за свое существование в коммунистическом раю. Би-би-си передавало!

Ах, вот оно что! Вот почему Мэри не стыдится быть торговкой! Она, оказывается, борец! Ну и чудеса! Но кто знает, может, они и правы, а он просто-напросто старый дурак.

Молоденький лейтенант взял в руки чашку, повертел, рассматривая со всех сторон. Мэри забрала у него чашку из рук и поставила на место.

— Не трогайте, товарищ! И так видно! Настоящий саксонский фарфор!

Лейтенант робко спросил:

— А цена?

Мэри вытащила из муфты портсигар, серебряную зажигалку и закурила.

— Сорок, — коротко ответила она, пустив дым ему прямо в лицо.

— Сорок, — протянул лейтенант, — слишком дорого…

— Дорого не дорого, а это его цена. Где вы еще найдете саксонский фарфор?!

— А за пятнадцать?

— Шутите, товарищ? — отрезала Мэри и повернулась к Северу, зачарованно наблюдавшему за происходящим. Лейтенант смущенно пожал плечами и отошел.

— Феофану не по карману! — сказала Мэри Северу. — Они теперь все получают по талонам, но солодовый кофе пить хотят непременно из саксонских чашек генерала Мэргитана.

— И давно ты сюда ходишь? — спросил Север восхищенно.

— Порядком! Меня не надуешь!

— И продаешь что-нибудь?

— Не всегда, но у меня нет другого выхода… Хотела наняться стирать в детском доме белье, но оказывается, я происхождением не вышла… И слава богу, что не вышла, — гордо заключила она.

— А что слышно от Панаита?

— Ничего. Мне разрешили раз в месяц передачи.

Старик подумал, раз Мэри не только не смущается, но и гордится своим положением, то не возьмется ли она за комиссионные продать несколько его вещей? Он бы сам их сюда привез. Только бы не обидеть ее таким предложением. Он с осторожностью начал:

— Послушай… а не возьмешься ли ты за комиссионные, конечно, помочь немного и мне?

— Почему бы и нет? Комиссионные были бы очень кстати, но почему ты не попросишь Марилену?

— Марилену?

— Да. Она с удовольствием продаст, и комиссионные при тебе останутся.

Север помрачнел. При чем тут комиссионные? Марилене он и так готов отдать все, что угодно, да вот даже помочь ей уже не может.

— Марилена сюда не поедет, — сказал он твердо.

Мэри сочувственно улыбнулась.

— Ах, dear sir [22] любезнейший (англ.) . , ты все еще витаешь в облаках. Да мы с ней ехали в одном трамвае, только она устроилась в том конце, где молодые. А у меня тут насиженное место.

Значит, и Марилена! Значит, пало и их семейство! Или, пользуясь терминологией Мэри Мэргитан, вышло на «баррикады». Стало быть, благодаря Марилене, и он стал «борцом». Он не знал, плакать ему или смеяться. Почему же сама Марилена ни словом никогда не обмолвилась? Он торопливо простился с Мэри и пошел искать Марилену.