Раду Чобану - Сумерки

— Будет тебе, — сказал он смущенно, — иди с миром…

Он закрыл за ней дверь, досадуя на минутную слабость, и неуверенно произнес вслух: пропащая…

Он почел своим долгом сказать о случившемся Тамаре и майору. Он постучался и, услышав приглашение, вошел и остановился на пороге. Тамара что-то шила, майор натягивал шинель, собираясь уходить.

— Я выгнал Рожи, — объявил Север. Говоря с ними, он почему-то всегда немного коверкал румынские слова и вставлял русские: — Она сказала любить Гриша… и сидеть на Гришкина нога… Я сказать пашел…

И, довольный собой, замер в гордом ожидании. Тамара выронила шитье и всплеснула руками.

— Ай-я-яй! Как же так?!.

А майор, зажав зубами мундштук папиросы и щурясь от дыма, ухмыльнулся.

— Ах, отец, отец! Не порядок это! — и добавил на ломаном румынском: — Солдат любить девушка, и она ходить с солдатами…

У Севера лицо вытянулось от огорчения. Майор, попрощавшись, ушел, и из коридора послышался его смех. Ну вот, и этот туда же! Смеется! А ведь живет у него в доме. Все над ним смеются, все издеваются! Вот они, коммунисты! Теперь от всех можно ждать чего угодно! Он один-одинешенек на всем белом свете, все рады его оскорбить, обидеть, позубоскалить. Он зажег все лампы в доме; но разве это спасает от обид? Было уже поздно, он проголодался и вдруг понял, что ужин надо идти готовить самому. Надо что-то искать, рыться в кладовке, возиться в холодной кухне, мыть посуду. Его охватило уныние. Что поделаешь? Если бы раньше он все это себе представил, он бы не стал выгонять Рожи. Ему захотелось поговорить, пожаловаться, захотелось, чтобы рядом была родная душа, кто-нибудь, кто не обидит, с кем не надо быть все время настороже. Он подошел к телефону и набрал номер Марилены.

— Я выгнал Рожи, — сказал он без всяких предисловий и почувствовал облегчение, словно вынул занозу.

Марилена не удивилась, а испугалась — выгнать ведь это не то, что расстаться, когда служанке нечем платить; значит, Рожи что-то натворила, раз пришлось ее выгнать.

— Из-за чего? — спросила она.

— Она завела шуры-муры с Гришей.

— Только-то? А вы ей прочили принца?

Та-ак, значит, и Марилена… Он рассердился.

— Мне не до шуток! Сегодня Гриша, завтра Иван, а после — вся казарма…

— Я все понимаю, но о себе вы подумали, папа Север? Не сегодня завтра выйдет из санатория мама, как же вы управитесь без прислуги?

Об этом он тоже не думал. Действительно, выйдет Олимпия, и что? Разве она управится с хозяйством?

— Сам не знаю… — мрачно ответил он.

— Вы ужинали?

— Нет еще.

— А еда у вас есть?

— Не знаю, поищу что-нибудь в кладовке…

Марилена помолчала, и это озадачило Севера; ему показалось, будто она зажала трубку рукой и с кем-то перешептывается.

— Приходите к нам поужинать, папа Север, — сказала она наконец.

Он сразу обрадовался, но для соблюдения приличий стал отказываться:

— Нет, нет, спасибо, я звонил вовсе не потому…

— Я знаю. Мы ждем вас через пятнадцать минут.

Он снова был уверенным в себе господином адвокатом Молдовану. Сегодня у него праздник. Сегодня он ужинает в гостях. Как давно такого не бывало: обыкновенно зимой с наступлением темноты он не выходил из дома; провести вечер у Марилены было для него целым событием. Он сменил рубашку, надел выходной костюм и галстук, тот, что поновее. Боты прохудились, но тут уж ничего не поделаешь. Он подбросил дров в печку, чтобы, когда вернется, в комнате было тепло, взял лучшую свою трость из черного дерева и вышел.

Ему понравилось, что морозит, он с удовольствием вдохнул бодрящий холодный воздух. Город, обычно мрачный и враждебный, сейчас, казалось, повеселел, ярко светились витрины, уличная суета радовала и возбуждала. Правда, витрины были почти пустые, но все давно к этому привыкли, и это совсем не мешало людям радоваться. Когда-то вон в той витрине на персидском ковре стояла последняя модель «форда», сейчас здесь помещался склад, и витрина была завалена картошкой с налипшими на ней комьями грязи. Север даже остановился на секунду, изумленно разглядывая грязь и картошку. «Sic transit gloria mundi» [24] Так проходит земная слава (лат.) . , — подумал он с сардонической ухмылкой и двинулся дальше, бойко постукивая тростью по обледеневшему тротуару. Вспомнил Олимпию, и настроение у него упало. Бедняжка в санатории, а он загулял, раскутился. «Совсем из ума ты выжил, старик, — окоротил он себя, — ты же к невестке с внуком идешь, а не на попойку…»

Дверь открыла Марилена. За последнее время он несколько раз обедал у нее и знал, что раздеваются уже не в прихожей. В своей четырехкомнатной квартире Марилена занимала две комнаты. В одну комнату поселили офицера, которому жена собственноручно начищала по утрам сапоги, в другую одинокую учительницу. К себе в комнату Марилена ходила через ванную. «Свинство какое, — ворчал про себя старик, — ходить в собственный дом через отхожее место». На пороге он с удивлением остановился — в комнате сидел мужчина: лицо его показалось Северу знакомым, правда, он не мог вспомнить, откуда. Лет ему, наверное, было под пятьдесят, высокий, красивый, седой. Когда они вошли, он встал им навстречу.

— А вот еще гость, — смущенно сказала Марилена.

Север так и не понял, кого она имела в виду: его или этого господина. Старик обнял Влада и, представившись, протянул руку незнакомцу.

— Ариняну, — назвался тот. — Мы с вами знакомы, господин Молдовану, вместе жили в Стына де Вале. Славное было время, если помните…

Да, да, конечно. Север помнит, Стына де Вале… Ему так приятно встретить старого знакомого. Жаль, что теперь уже не вернуть того славного времени…

Влад помог Северу снять пальто. Все уселись в зеленые полукресла у круглого стола. Стол был накрыт. Старика поразило изобилие, каких закусок тут только не было: брынза, копченая колбаса, домашняя колбаса, сардины, фаршированные яйца под майонезом. Понимая, как неприлично об этом спрашивать, старик все же не удержался и спросил:

— Боже мой, да откуда у вас столько лакомств?

Оказалось, яйца и колбасу прислала Наталия из деревни. Все остальное принес господин Ариняну. Марилена опять смутилась, порозовела и посмотрела на господина Ариняну.

— Мне иногда кое-что перепадает, — неопределенно пояснил тот, — особенно под праздник…

Север не понял, какой такой праздник, но Ариняну был свой человек, бывший буржуй, как всех их теперь именовали, старик был ему рад, с ним можно говорить откровенно.

— Господин Ариняну, что вы скажете о нашем положении, — спросил он, чокаясь с ним цуйкой.

— Все идет как надо, господин адвокат. Осенью все решится…

— Господь с вами, что решится и какой осенью?

— Нынешней осенью, месяцев через восемь-девять.