Раду Чобану - Сумерки

Папину фразу насчет отличной учебы дома никто почему-то всерьез не принимал, и в конце каждого учебного года от меня ожидали больших успехов, увенчанных наградами. Ни разу я не доставил моим домашним такого удовольствия. Как-то, не то во втором, не то в третьем классе, меня удостоили похвальной грамоты. В те времена награды вручались очень торжественно, в зале кинотеатра «Капитолий». Зал был набит битком, гости, родители, ответственные товарищи, все празднично одетые. Сначала шла официальная часть с трубными речами и вручением наград, а потом — художественная: выступал школьный хор, строили пирамиды, играл духовой оркестр. Оркестранты играли с таким пылом и жаром, что их громовая музыка могла разбудить мертвого, и даже не одного, а целое кладбище покойников. Самым притягательным в этих торжествах было то, что на них единственный раз в год ученики мужских школ встречались с ученицами женских. Девочки и мальчики обменивались пламенными и робкими взглядами, щеки у них пылали, дыхание учащалось, любовь вспыхивала мгновенно, и требовалось не менее двух, а то и трех дней, чтобы она угасла. И вот в этой волнующей обстановке, в переполненном зале, где запах духов чудесным образом мешался с запахом пота, не кто иной, как сам директор лицея провозгласил:

— Молдовану Влад награждается похвальной грамотой!..

Что со мной стало, передать трудно. Я затрепетал. Мое тщеславие раздулось до таких неимоверных размеров, что в зале оно просто не умещалось. Я схватил листок и, не дожидаясь концерта, ринулся домой, чтобы обрадовать домашних моим неслыханным триумфом. Каково же было разочарование, когда все, включая мою снисходительную маму, хором заявили, что похвальная грамота семье Молдовану не награда, а оскорбление. Бабушка Наталия, всегда склонная к преувеличениям, выразилась еще категоричней: лучше бы я повесился, сказала она, чем хвастаться этой жалкой бумажонкой, опозорившей всю нашу родню, да еще публично. Я совершенно потерялся и никак не мог понять, чем моя грамота так уж плоха. Впервые испытывал я на собственной шкуре великий девиз нашего клана: «Aut Caesar, aut nihil» [27] Или Цезарем, или никем (лат.) . . Чтобы не подвергать себя опасности, я взял на вооружение лишь вторую часть поговорки и больше никаких отличий не получал.

Все же школьные годы не прошли для меня даром. Кое-какие важные открытия я для себя совершил. Однажды Иоана прочитала мне стихи «загнивающего поэта» Аргези. Это толкнуло меня на поиски, и я откопал «буржуазного националиста» Гогу, «разложившегося упадочника» Баковию и несуществующего Благу, о нем просто-напросто никто и нигде не упоминал. В школьные годы я прочитал Библию и «Философские тетради» Ленина. Поль де Крюн своей книгой «Охотники за микробами» внушил мне уважение к человеческому разуму и труду. Благодаря ему, я понял, как важно, чтобы задуманное осуществилось. «Таинственный остров» Жюля Верна показал мне, на что способна человеческая солидарность, а бортовой журнал Алена Жербо открыл величие и силу одиночества.

В десятом классе я прочитал «Миоритическое пространство» Л. Благи и понял, что во все времена и повсюду люди думали только своей головой. Меня это утешило, я убедился, что не я один такой в мире, и я поверил в себя. Еще я постиг, как важно иметь терпение. Все это я усвоил в школьные годы, сама же школа для меня почти ничего не значила…

ДРУЖБА, вопреки распространенному убеждению, начинается вовсе не в школе. В школе возможна солидарность, сплоченность учеников против деспотизма учителей. Школьная дружба, как правило, кончается за порогом школы. Позднее ты, позабыв все ребячьи проделки и учительские глупости, встретив школьного друга, не знаешь о чем с ним говорить, разве что сообщишь, чем теперь занимаешься и женат ли… В школе у меня не было друзей, в школе я был одиноким волком.

Но стоило мне прийти домой, все менялось. Мамина сестра Иоана, хотя и была старше меня на пятнадцать лет, была моим лучшим другом. Она была мне сестрой, больше чем сестрой: сестры тоже бывают разные. Иоана всегда вставала на мою защиту во время семейных бурь, помогала делать уроки, с ней мы обсуждали прочитанные книги. Благодаря Иоане я открывал для себя мир, с ней вел доверительные разговоры, иной раз спорил, вместе с ней исколесил на велосипеде весь наш тихий торговый городишко. Я и сейчас к нему неравнодушен, хотя до сих пор не разобрался, люблю его или нет. Когда чужие ругают его, я защищаю, а если безудержно расхваливают, открещиваюсь и ругаю сам. А после меня мучит совесть, и мне чудится, что вот-вот я услышу пение петуха.

Иоана окончила университет и уехала работать. Для меня наступили унылые дни одиночества. Я так привык к нашим с ней разговорам. Я стал больше читать, но поделиться мыслями о прочитанном мне было не с кем, я начал писать Иоане длинные исповедальные письма, так у меня выработался стиль.

На летние каникулы Иоана приехала к нам, и я сразу заметил, что она изменилась, вернее не заметил, а почувствовал. Мне стало страшно: нашей дружбе конец. Я ждал. Ждать пришлось недолго, в тот же вечер за ужином Иоана сказала, что полюбила журналиста из клужской газеты и они поженятся. За столом воцарилось молчание. Мама нахмурилась и закурила.

— Если газетчик, значит, коммунист, — сказала она.

— Да, коммунист, — спокойно подтвердила Иоана.

Меня затрясло. Я не знал, как к этому относиться, и растерялся. Я всегда доверял Иоане. Но, может, она просто-напросто влюбилась? И все же мне было легче стать рьяным поклонником коммунистов, чем допустить мысль, что Иоана ошибается. Иоана всегда думала и поступала правильно.

— И ты веришь, что коммунист на тебе женится? — спросила мама. — Ты уверена, что он не обманет, не посмеется над тобой?

Об этом я и не подумал. Иоана снисходительно улыбнулась, словно мамины слова показались ей ужасно наивными.

— Да, уверена, — сказала она. — Аурел настоящий человек…

— А про твое «буржуазное прошлое», «нездоровые корни» он тоже знает?

— Он все знает.

— И все же он готов на тебе жениться? На отсталой реакционерке?

Мамина настойчивость ничуть не задевала Иоану, она отвечала, улыбаясь кротко и терпеливо, как ребенку.

— Я не реакционерка, дорогая Мари…

Мама рассмеялась.

— Вот как? Уж не хочешь ли ты сказать, что и ты обратилась в коммунистическую веру??

Иоана вдруг посерьезнела.

— Покамест нет, хотя Аурел был бы рад от меня это услышать. Но коммунисты мне ближе, чем те, кого ты называешь… реакционерами.

— Не будь дурочкой, Джованна, — сказала мама. — Неужели ты думаешь, тебя куда-нибудь примут с твоим происхождением?

— Может, и не примут. Но согласись, дорогая Мари, «буржуазное происхождение» и реакционерка — это не совсем одно и то же.