Ленора Чу - Китайские дети - маленькие солдатики

– А в Китае вы бы такую точку зрения могли бы предложить? – спросила я.

– Нет, – ответила Аманда.

– Почему?

– Она отличается от официальной трактовки.

– А как же тогда обсуждать сюжетные линии в этой пьесе? – спросила я.

– Обсуждать?

– Обсуждать, дискутировать в классе, говорить о различных точках зрения, – пояснила я.

Аманда прыснула – смешок выскочил из самого ее нутра. Это первый по-настоящему непосредственный отклик, какой я получила от нее за все время нашего знакомства, и возник он из-за моей наивности.

– Нет никакого обсуждения, – сказала она. – Учитель зачитывает фрагмент из пьесы, построчно, говорит, что какая фраза означает и что́ нам надо заучить для экзамена.

– А сочинения как же? – спросила я. – Можно же на письме изложить свои взгляды?

Аманда покачала головой.

– Нет смысла думать иначе. Чтобы получить зачет, нужно излагать «официальные ответы».

– Каково же «официальное» толкование Шейлока?

– Что зло в Шейлоке – от его жажды наживы, а алкать денег – плохо, – сказала Аманда. Не поспоришь. Официальная линия Партии провозглашает, что деньги зарабатываются только ради личных целей. Хороший китаец ставит страну, общину и общество выше себя, и Партия по-прежнему крепко держится этой пропаганды – вопреки повальному капитализму и погоне за деньгами, которые китайцы наблюдают сплошь и рядом.

Поездка Аманды в Америку словно сорвала с петель дверцу в птичьей клетке. По возвращении в Шанхай, уже наделенная пристрастием к кофеину и незабываемым опытом учебного года в Штатах, она больше не могла не думать о «легкости», какую ощутила за океаном, – легкости переходов от математики к английскому, из спортзала к мировой истории, с каждым следующим звонком на урок. В Китае ученики сидят с одними и теми же одноклассниками в одной комнате, весь день, шесть лет в начальной школе и по три года в средней и старшей. Меняется только учитель у доски. Америка подарила Аманде волю быть разной, а от того, что каждый час лица вокруг меняются, возникала и определенная свобода. Были теперь у Аманды и Кант с Шопенгауэром, которых она смогла почитать во всей их нецензурированной красе. Аманда показала результаты по математике, «на пару лет опережавшие» те, что были у ее сверстников, и поэтому она могла не ходить на занятия, которые сочла «легкими», пояснила она. В этом ее заявлении не было высокомерия – это просто факт. Новообретенные свободные часы она проводила, погрузившись в западную философию, в компании Ницше, Юма, Камю, Сартра.

– Я больше не верю в китайскую нравственность. Я мыслила так, как мне велели родители и учителя, но это не единственный способ. И уж точно не правильный.

Китайские уроки стали казаться ей «удушливыми», стены давили, дюйм за дюймом. У Аманды начались конфликты с учителями.

В Шанхае Аманде поручили написать сочинение под названием «Неведомое». Она позволила мысли течь, а перу – двигаться вольно, и возникла мысль, что люди должны чтить то, чего они не знают.

– А еще я написала, что люди должны бросать вызов власти, – сказала Аманда. Вот так ее альтернативный взгляд на мир масштабно заявил о себе в шанхайской школе.

Учительница перечеркнула ее сочинение красной ручкой и нацарапала сверху незачет. Одноклассница же выбрала следовать одобряемому системой шаблону и заслужила похвалу за «слова, которые сияют», как выразилась учительница, что лишь углубило унижение Аманды.

– Моя одноклассница понаписала красивых фраз, но чувства за ними пустые, и никакого вызова в них, – поделилась Аманда. Китайцы считают, что написанное – хорошо, если в нем есть эмоциональные преувеличения и богатство языка; в Америке же, напротив, ценится языковая экономия и ясность аргументации.

Опыт получился болезненным, но поучительным.

– Я очень, очень расстроилась, – сказала Аманда. Китайское мировоззрение более не сидело у нее в костях – наоборот, оно висело на ней, как плохо подогнанная школьная форма.

И Аманда поставила себе целью сдать другой экзамен. SAT уведет ее прочь из Китая и, если все будет по плану, – в американский университет. Аманда попробовала и загорелась примкнуть к тоненькой, но неиссякаемой струйке китайцев, выбирающихся из образовательной системы, в которой родились.

– Мы, люди, – сказала Аманда, – имеем психологическую нужду придавать жизни хоть какой-то смысл.

На всякий довод Дарси в пользу обживания системы нашелся Амандин – в пользу убраться из системы прочь.

Всякий ребенок рожден с воображением.

Это встроенное умение, благодаря которому возможно творчество, – а оно, в свою очередь, порождает живопись, музыку, революционные изобретения, прорывы в медицине, новые производства и вообще любые новые и самобытные подходы, наделенные ценностью.

Еще малышом Рэйни выкапывал улиток и камешки, разбрасывал их вокруг без всякого очевидного порядка, а его смех разносился над лужайкой нашего шанхайского жилого массива. Я с восторгом наблюдала, как он совершает открытия. Учебный путь Рэйни катился своим чередом, и дни откапывания улиток и разбрасывания камешков сморщились до отдаленной памяти о былом, а я все больше тревожилась, не удушит ли среда эту врожденную пытливость и жажду открытий. Уничтожает ли китайское образование способности к творческому независимому мышлению или просто временно не поощряет самовыражение? Каковы они, китайские выпускники, далее в жизни: в старших классах, в колледже и когда выходят на работу?

Мей Ли ведет курсы по инновациям и предпринимательству для китайских студентов в Шанхае, и в самом начале курса ей нравится проводить с учениками одно упражнение. Эта китайско-американская преподавательница вызывает к доске десятерых учеников – все они выпускники китайской школьной системы. Выдает каждому бумажный пакет и просит надеть его на голову.

– А затем я прошу их за одну минуту снять с себя что-нибудь, что им не нужно, – говорит Ли.

Ослепленные пакетом, стоя в классе перед сверстниками, китайские студенты обычно снимают часы, туфлю или куртку. Кто-то снимает очки – прямо под пакетом, какое-нибудь украшение или носок. Меж тем одноклассники в аудитории катаются со смеху, но сами при этом не очень понимают, в чем смысл этого спектакля, кроме его юмора.

По истечении минуты Ли просит студентов снять пакеты – что они и делают, продолжая стоять перед классом, моргая от света.

– Я у них спрашиваю: «Почему вы не сняли пакет с головы?» И у всех на лицах ужас, потому что это им даже не приходило на ум. Тут-то и случается «эврика!».

Мей Ли провела этот эксперимент с тысячами китайских студентов. По ее оценкам, лишь трое из ста китайцев сбрасывают с головы пакет. У большинства учащихся ум не настроен на распознание этой простой установки – не говоря уже о том, чтобы ее оспорить: учитель велел надеть на голову пакет, а значит, снять его означает нарушить что-то. Мей Ли контрольную группу не заводила, а само упражнение можно счесть розыгрышем. Но я все равно задумалась.