Тонино Бенаквиста - Сага

Наверняка это и спровоцировало приговор.

— Вам ведь известны сказки «Тысячи и одной ночи»?

— ?..

— Имя Шехеразада вам говорит что-нибудь?

— Принцесса, приговоренная к смерти? Она рассказывала всякие истории султану и оставалась в живых, пока ей удавалось придумать продолжение.

— Вот и вы весь день будете придумывать продолжение «Саги», а вечером мы все будем вас здесь слушать. И каждый вечер будем решать, сохранить ли вам жизнь.

— Тысячу и одну ночь? Вы шутите?

— Два года и девять месяцев.

— Откуда, по-вашему, я наберу материала на два года и девять месяцев? А без моих коллег у вас будет только четверть «Саги»!

— Первая серия завтра вечером.

— Но!..

— На вашем месте я не терял бы времени и уже начал потихоньку что-нибудь набрасывать. В первую очередь подумайте о Камилле. Верните ее.

— Она же мертва!

— Вот и выпутывайтесь.

Пока у меня только блокнот и карандаш, но они мне пообещали раздобыть в скором времени компьютер и все, что надо, к нему. Со мной будут обращаться как с принцем из «Тысячи и одной ночи».

— Проснитесь, Марко. Это я, ваш адвокат.

Мой кто? Комната с трещинами на стенах…

Блокнот под рукой… И мой адвокат. Да, это точно он. А я-то думал, что кошмар рассеется с первыми проблесками зари.

— Уже пора рассказывать? Я пока ничего не придумал, в голове пусто, нужно больше времени… Скажите им, бога ради…

— Я пришел вытащить вас отсюда.

— ?..

— Вставайте, у меня есть для вас надежный способ выбраться из этого дурдома.

Это Ты, Господи, послал мне его? Ты услышал-таки мои молитвы?

— Я не знаю, кто вы, но ваше вмешательство мне не кажется слишком оправданным. Разве что вы потребуете взамен что-нибудь несусветное.

— Абсолютно ничего.

— Рассказывайте! Такие типы, как вы, в настоящей жизни не встречаются.

— В настоящей жизни я преподаю историю в Шуази-ле-Руа. Среди ваших фанов есть и адвокат. Но он ни в какую не захотел вас защищать. Я старался как мог, но дело было проиграно заранее.

— Преподаватель истории и при этом президент фан-клуба «Саги»? Вы что, издеваетесь надо мной?

— Честно говоря, моя подлинная страсть — произведения Понсона дю Террайля.

— ?..

— Вы не слышали о Понсоне дю Террайле? Неужели это имя вам ничего не говорит?

— Знаете, я читал довольно мало. А если бы поменьше смотрел всю эту муру по телевизору, меня бы сегодня здесь вообще не было.

— Виконт Пьер Алексис Понсон дю Террайль — один из ваших знаменитых предшественников. Плодовитый писатель, но больше всего прославился как автор увлекательнейших романов с продолжением. Тысячи страниц, где он дает полную волю своему неудержимому воображению, ввергая своих героев в самые безвыходные ситуации. И хотя сегодня он изрядно подзабыт, имя одного его героя все же сохранилось в современном языке для обозначения чего-то совершенно невообразимого.

— Рокамболь!

— Вот именно, Рокамболь. Его похождения описаны в трех десятках романов под общим названием «Парижские драмы».

— Никогда не читал.

— Они бесподобны! Это так красочно и загадочно, что дух захватывает! Дочитав последнее приключение Рокамболя до конца, я совершенно забывал первое. Я мог бы всю жизнь перечитывать их по кругу. Но строгое следование правилам не было главным достоинством дражайшего Понсона, правдоподобие и психология мало его волновали. Рассердившись за что-то на своего издателя, он написал последний эпизод романа под воздействием гнева: запер своего героя в железную клетку и бросил в море, на двухсотметровую глубину. Взбешенный издатель призвал других авторов спасать положение, но все отказались.

Я бы повел себя не лучше. Чем больше меня принуждают воскресить Камиллу, тем больше мои извилины затягиваются узлом.

— К счастью, великий человек снизошел к его мольбам. Вы наверняка спросите, как же он из этого выпутался, верно?

Незачем, он и сам знает, как это жизненно необходимо парню в моем положении.

— Наипростейшим способом. Понсон начал следующий эпизод так: «Справившись с этим затруднением, Рокамболь всплыл на поверхность».

— Он осмелился?

— Еще как!

Просто совершенство! Какая свобода! Какой урок всем нам! А я-то думал, что наш сериал зашел туда, откуда нет возврата, достиг total borderline [9] Крайний предел (англ.). , как говорил Жером. Если наши прославленные предшественники позволили нам в это поверить, то наверняка для того лишь, чтобы указать путь. Гомер, Шехеразада, Понсон дю Террайль и все остальные совершили это путешествие задолго до нас. И заходили гораздо дальше.

— Вы и трое ваших собратьев были для нас эдакими современными Понсонами дю Террайлями. Неистовый бред, ликующее бегство — все вперед и вперед… Ваша «Сага» изрядно меня позабавила.

— Нам до такого уровня далеко.

— Во всяком случае, в память об этом дорогом мне человеке я был обязан вмешаться. То, что он сделал ради Рокамболя, я сделаю ради вас. А может, и ради «Саги».

Через две минуты я уже бегу как угорелый к площади Бастилии. Свободный, весь в поту, неспособный понять, что во всем случившемся было от Бога, от дьявола, от сна, от реальности, от безумия людского или моего собственного. На последнем издыхании припадаю к фонтану Уоллеса и плещу немного воды себе в лицо. Мне нужно спокойное место, чтобы передохнуть минутку. Всего минутку. Со стаканом водки. С целой бутылкой водки. Хочу напиться, поговорить со здравомыслящими людьми. Или совсем не говорить. Кто знает, где я буду сегодня спать?

На улице Рокетт мой взор привлекает мерцающая вывеска какого-то бара:

«МЕСТО»

Всего лишь час ночи.

— Вы еще не закрываетесь?

— Через четверть часа.

— Есть у вас водка с перцем?

— Нет.

— Тогда любую. Двойную порцию.

Место невероятно пустое. Тихое, уютное, но пустое. Взобравшись на табурет и вцепившись в стойку, одним духом выдуваю свой стакан и заказываю второй. Бармен пододвигает ко мне блюдечко с арахисом и ставит пластинку — джаз.

Мой сердечный ритм приходит в норму. Испускаю долгий блаженный вздох и на мгновение закрываю глаза.

Покой.

Воображаю, как провожу остаток своей жизни в этом баре, попивая водку под саксофон, один, если не считать бармена, призрачным силуэтом исчезающего в подсобке. Вот, может, в том и состоит секрет счастья — думать только о настоящем мгновении, словно это отрывок из фильма, ни конец, ни начало которого тебе неизвестны.

Входит какая-то женщина и садится на табурет в нескольких метрах от меня. Одета в слишком большие, размера на два, джинсы и в старую футболку с длинными рукавами и надписью «амнезия». Заказывает бурбон «Уайлд Теки» безо льда и стакан воды.

Я ее знаю.