Тонино Бенаквиста - Сага

— Так ты нас узнаешь?

Наихудшая обида для актера — это не узнать его.

— Моя физиономия тебе ничего не напоминает?

— Совершенно ничего.

— А моя тоже?

— Честно говоря, нет, ребята.

За кого они себя принимают, эти актеришки? Они были никем, пока не получили свою роль. Без нас они бы и остались никем. И вот теперь качают права, требуют возврата к нормальности.

Мелкие, ничтожные персонажи, порожденные причудой моего воображения. Вы мне обязаны всем.

Мелкие, ничтожные персонажи, порожденные причудой моего воображения, оставили меня в сточной канаве с окровавленной мордой. Отставные полицейские и подростки, едва вступившие во взрослый мир, бьют крепко. Не думал, что они способны на такое. На гораздо худшее — еще куда бы ни шло, но не на такое.

Сажусь на краю тротуара и смотрю на проезжающие мимо такси.

Осознаю, до чего же устал.

Как бы мне хотелось быть сегодня вечером с Шарлоттой. Она бы утерла мне кровь платком, в который никогда не плачет.

Прямо передо мной останавливается мотоциклист.

— Не подскажете, где тут улица Пуассоньер?

Вижу надежно привязанный к багажнику портативный телевизор, наверняка отдавший богу душу.

— Поезжайте прямо до площади Республики, потом по бульвару Бон-Нувель и за кинотеатром «Рекс» сверните направо. Если ищете дом сто восемьдесят восемь, то это в самом конце.

— Спасибо!

Он взревел мотором и скрылся в темноте.

Едва выйдя из аэропорта, едва только увидев этих двух безупречных полицейских, я сразу почувствовал себя в Нью-Йорке.

Облегающие темно-синие рубашки со сверкающими желтыми значками, дубинки, болтающиеся ниже колен, фуражки на зависть всем секретным агентам и зеркальные очки «Рейбан», немедленно отражающие вас в самом подозрительном виде.

Один пузатый, однако прямой как столб, другой тощий и опять-таки прямой как столб, они за один миг превратили меня просто в фанатика Закона и Порядка. Когда я увидел, как они крутятся вокруг плохо припаркованной машины, из детства тотчас же всплыли на поверхность маленькие пузырьки. Вспоминаю дядю Доминика, неспособного описать Нью-Йорк всякий раз, когда возвращался оттуда; единственное, что он мог нам сказать, — это «там как в „Коджаке“ [11] Известный в свое время американский сериал. », на чем и останавливался. Вспоминаю, как смеялся до слез, видя толпу полицейских, бегавших за Бастером Китоном в «Копах». Впервые увидев фото с убийством Ли Освальда, стоявшего между двумя полицейскими, я просто оцепенел, так меня потряс этот миг насилия. Но все это не идет ни в какое сравнение с общими местами из американских полицейских сериалов. Когда мне было двенадцать, я думал, что все полицейские в мире зачитывают арестованным типам их права. Верил, что достаточно внести залог, чтобы очутиться на свободе. Был убежден, что в суде надо клясться на Библии. И даже был слегка шокирован, когда в пятнадцать лет купил бутылку виски, а у меня никто ничего не спросил.

Недолго колеблюсь в выборе между метро и такси и залезаю в одну из желтых машин с шашечками, чтобы добраться до города.

— Манхэттен, угол Пятьдесят второй и Одиннадцатой.

Тех двоих копов вполне хватило, чтобы успокоить мою склонность к мифическим образам. Нечего на них глазеть, тут найдется полно других. Сегодня утром, при первых проблесках зари на бульваре Бон-Нувель, я вдруг почувствовал, что родного Града Света мне скоро станет не хватать. А днем, на раскаленном солнцем Бруклинском мосту, Париж мне показался одной из тех маленьких безделушек, которые надо встряхнуть, чтобы внутри пошел снег. Я уже не понимаю, откуда я, и мне плевать. Я изголодался по громадности. У меня жажда сильных ощущений. Мне хочется прогуляться голым по пояс, с майкой на плече. Хочется, как рэперу, на все показывать пальцем. Небоскребы и безумные проповедники на перекрестках, лимузины с тонированными стеклами, выход из офисов подтянутых красоток, магазины деликатесов и опустившиеся бездомные.

Я в Нью-Йорке.

Такси останавливается на пересечении Пятьдесят второй улицы и Одиннадцатой авеню. Вдруг все люди куда-то исчезают, машины тоже, а я оказываюсь между пустой баскетбольной площадкой и безлюдным рестораном — «Zeke’s». Вхожу через двойные двери и иду вдоль длинной, метров десять, барной стойки. Из кухни выходит тип с пластиковым мешком, доверху набитым запотевшими бутылками с пивом. Усаживает меня за столиком у окна и протягивает меню. Я предпочитаю подождать, глядя на улицу.

Несколько редких небоскребов, квартал со зданиями умеренной высоты, наружные лестницы, как в «Вестсайдской истории». Вдалеке угадываю Гудзон.

Жду. Неподвижно.

— Уверен, ты себя чувствуешь будто в картине Хоппера.

Объятия и хлопки по спине, эдак по-мафиозному. На Жероме те же самые одежки, что и в Париже, но здесь он в них выглядит даже элегантно.

— Только приехал?

— Прямиком из аэропорта Кеннеди.

— Ну и как тебе этот хренов город?

— !..

— Я в него с первых же минут влез, будто в домашние тапки. И сказал себе, как Джуди Гарланд в «Волшебнике страны Оз»: «There's по place like home» [12] «Здесь не как дома» (англ.). . Я тут говорить начал как старый гарлемский торговец сивухой, а всем хоть бы хны, никто не удивляется.

— Ты и в Париже уже говорил как старый гарлемский торговец сивухой.

— Есть кое-что, что тут ставят превыше всего: это твое неотъемлемое право на чудачество. Когда какой-нибудь тип с красным носом прогуливается, гнусавя всякую бредятину, это может быть только актер, репетирующий роль. Тут никого не считают психом, сомнение всегда в твою пользу. Не понимаю, почему во всех странах мира не придумали побольше таких уголков. Этаких Вавилонов общего пользования. Проводишь там неделю, год и возвращаешься к цивилизации, чтобы опять тихонько зажить своей заурядной жизнью. Проблем было бы гораздо меньше.

— Я думал, ты в Лос-Анджелесе.

Он мне объясняет, что в Нью-Йорке происходит всего не меньше, чем там. По договору он должен мотаться туда и обратно два раза в месяц.

— А Тристан?

— Он в Монтане, с Ооной. Я хотел устроить его здесь, но он предпочитает деревню, сам понимаешь. Я навещаю их по субботам, раз в две недели, пока Оона не закончит свой диплом. А там поглядим.

— Пультом щелкает?

— Не так чтобы очень. У него там друзья, возят его повсюду. Я рад, что он там.

Он делает заказ на нас обоих, я не понимаю ни слова. Нам приносят калифорнийского вина в графине. Никогда не видел Жерома таким спокойным, таким непринужденным. И таким взрослым. Хочется спросить его, добрался ли он наконец туда, где всегда хотел быть, или его путь еще не окончен?