Тонино Бенаквиста - Сага

— Те, кто говорит, что американцы делают фильмы для двенадцатилетних, в то время как старушка-Европа старается возвысить души, — полные мудаки.

У меня кружится голова. Жером ничего не замечает и знай гнет свое.

— Такие рассуждения успокаивают только глупцов. Когда американцы хотят, они хоть из всей планеты слезу могут выжать!

По яростным кивкам, которыми он сопровождает каждую фразу, понимаю, что он пьян не меньше моего.

— А если я тебе скажу, что меня скоро пригласят в Белый дом?

Мне любой ценой надо протрезветь на несколько минут, прежде чем я рухну в первую подвернувшуюся постель. Время поджимает, и завтра, быть может, об этом будет уже поздно говорить. Я ведь ради этого и приехал. Только ради этого.

— Хочу попросить тебя кое о чем, Жером.

— Проси о чем хочешь, ты мой второй брат. Обо всем, кроме одного.

— Надо исправить то, что мы натворили.

— Это оно и есть.

— Переделаем только последнюю серию, и ты о «Саге» больше никогда не услышишь.

— Fuck you!

— Надо закончить то, что мы начали. Иначе все пойдет прахом.

Он схватил меня за лацканы смокинга и яростно уставился в глаза, как может сделать только ДРУГ.

— Тебе надо сматываться оттуда по-настоящему, таким, как мы, там ничего не светит. А здесь для сценаристов рай!

Пытаюсь его успокоить, но попусту. Даже не заметив, он опрокидывает локтем свой стакан.

— Здесь тебе незачем месяцами таскаться со своим сценарием, ожидая, что какой-нибудь чинуша соблаговолит его прочесть. Приходишь в контору, и тебе дают семьдесят пять слов на убеждение. Если убедил — выходишь с договором в кармане. Во Франции, если ты не в обойме, можешь сдохнуть, пока тебя заметят.

Мне надо держаться. Я проделал весь этот путь только для того, чтобы убедить его. Но он на это плюет и продолжает свою речугу.

— Во Франции, если ты добился какого-то успеха, можешь жить за счет репутации и десять лет писать дерьмо. Здесь ты имеешь право лишь на одну ошибку, максимум на две, а потом вылетаешь из игры. Во Франции надо прогибаться перед гением некоторых кретинов-режиссеров, которые едва короткометражку-то сделали. Здесь у сценариста порой власти больше, чем у постановщика. Во Франции даже не читают то, что ты написал, потому что там мало кто и читать-то умеет. Здесь горбатишься с утра до вечера, а порой и добрую часть ночи, на следующий день начинаешь все сызнова, еще и еще, пишешь пять, десять, пятнадцать вариантов, пока дело не пойдет.

— Ты мне там нужен, Жером.

— Оставайся здесь, со мной, мы же одной породы! Со всем, что есть у нас в голове, можно написать десяток других «Саг». Им здесь нужны такие, как мы. Через полгода напишешь что-нибудь для Голливуда и сам увидишь — это посильней мальчишеской мечты. Ради этого тут нашим ремеслом и занимаются.

— Надо закончить «Сагу». Одна-единственная серия.

— Они над нами мало поиздевались? Говорят же тебе, оставайся здесь… Тебе незачем даже возвращаться. Завтра же вечером у тебя будет бессрочная виза, грин-карта, квартира на Манхэттене и договор. Чудеса — это ведь наше ремесло, приятель.

— За один месяц закончим «Сагу», а потом сделаю все, что захочешь.

Он смотрит в свой стакан, отхлебывает бурбона и зажмуривается, пережидая ожог.

— Уж лучше сдохнуть.

Там, по правому борту. И как островам удается столь горделиво представать взору тех, кто хочет на них высадиться? Этот только возник, а уже явил всю свою величавую красоту. Даже непонятно, что же я испытал в этот миг, сидя на палубе корабля и глядя, как он приближается, но не раскрывает себя. Незнакомое чувство. Что-то вроде уважения.

Чтобы избежать Парижа, я из Нью-Йорка вылетел в Ниццу, потом пересел на самолет до Йерского аэропорта, затем на этот рейсовый кораблик, где стадо туристов действует мне на нервы, с тех пор как мы покинули Тур Фондю. Потихоньку спрашиваю гида, неужели остров каждый день посещает столько народу.

— Раньше всех привлекал остров Левант, но, с тех пор как тут обосновались они, ездить стали сюда. Оно и неудивительно, со всей этой шумихой.

Этот называется Лод, самый южный из Йерских островов. А «шумиха» — скромный эвфемизм; светская пресса только и говорит, что об этом крохотном родимом пятнышке, полгода назад даже не отмечавшемся на картах. Нас ведут к узкой тропинке, с верхней точки которой виден замок. Ищу глазами ту, что должна была встретить меня на причале. Если не найду за пять минут, придется следовать туристическим маршрутом в сопровождении экскурсовода.

Нет, вижу, как она машет мне издалека…

На волосах белая косынка, цветастое платьице, раздуваемое ветром, — она бежит ко мне с радостным криком. Я ее подхватываю, кружусь вместе с ней, охотно не опускал бы на землю веками.

— Если мой любовник нас увидит — проклянет.

— Морду мне расквасит?

— Скажете тоже. Скорей уж устроит мне серенаду в знак прощения. Хорошо доехали?

— Предпочел бы наведаться сюда не в сезон.

— Часов в пять туристы уедут, и остров наш. Я сейчас всем займусь. Зайдем сначала ко мне, положим ваши вещи и пойдем обедать. Вы все еще любите пиццу с анчоусами?

— ?..

— Шучу.

Слуги в одеяниях начала века берут мой чемодан. Матильда дает им распоряжения, словно делала это всю жизнь. Один из них предлагает отвезти нас в смешной маленькой двуколке, но мы предпочитаем пройтись пешком.

— Там, наверху, замок, сходим туда с наступлением темноты. А вон тот домик внизу — мой.

— Кроме вас и них, на острове никто не живет?

— Никаких туземцев, если вы это имели в виду. Человек тридцать занято обслуживанием, а я руковожу командой из шести помощников.

— Это ваш… бизнес?

— Назовем это так. Они живут в прекрасном особнячке, но его отсюда не видно.

Вдоль тропинки растут гигантские пальмы, жарко и влажно, у меня появляется впечатление, что мы на Мадагаскаре. В таком климате хочется одеваться в белое и ждать вечера. Дом Матильды становится все прекраснее по мере приближения, похож на какой-нибудь охотничий домик в Фонтенбло — весь из белого камня, с овальными окнами. Бассейн сбоку ничего не портит, его почти и не видно за живыми изгородями из олеандров. Какого черта я делаю в подобном месте? Внутри того хуже. Анфилады комнат, пастельные и охристые тона, мебель прошлых веков.

— Моя любимая комната — будуар.

— Настоящий?

— Настоящий. Я вам его уступлю, если захотите побаловать себя.

Она отводит меня в мою комнату и на некоторое время оставляет одного. Мой открытый чемодан покоится в кресле (стиль Людовика XV), одежда развешена в шкафу. Ныряю в постель и делаю несколько плавательных движений, кролем, чтобы добраться до подушек. Хочется кричать во славу аристократии и привилегий. Из окна вижу какого-то крупного, изрядно сложенного малого, плавающего в бассейне. Горничная, одетая по викторианской моде, приносит полотенца и расшитый халат с гербом замка. Облачаюсь в белую рубашку с короткими рукавами, светло-бежевые полотняные брюки и спускаюсь к Матильде, которая ждет меня у лестницы.