Алексей Слаповский - Ксю. Потустороння история

– Нет, до свидания.

– Я от Фучика за вами ехал, потом сидел, ждал…

– Я видела.

– Мог бы подойти там, но терпел, уважаю личное пространство.

– Вот и уважайте дальше.

– Я уважаю. У меня тема возникла. Все осуждают людей, которые… Разное бывает, кто-то виноват, а кто-то под раздачу попал, и даже не в этом дело, мы как-то забываем, что они живые люди в обычной жизни, у них родители, жены, дети. Что они чувствуют, как все это переживают? Никому не интересно, а зря. Понимаете?

– Я проводников позову. Или полицию.

– Зря вы так. Может, то, что я напишу, повлияет на мнение. В положительную сторону. Даже на суде учтут. Человеческий фактор, понимаете?

– Вам сколько лет?

– А что?

– Трудный вопрос?

– Тридцать два.

– Смените профессию, пока не поздно.

– Профессия – это судьба. Думаете, мне приятно копаться во всякой грязи? Долг! И часто с риском для здоровья и жизни. И никакой выгоды, я даже билет на поезд купил на свои деньги, и редакция вряд ли возместит.

– Могу я возместить.

– Ксень, – он вдруг переключился на интонацию ближайшего моего друга, – я же вижу, ты переживаешь, тебе плохо. И я на твоей стороне. Мне кажется, отца твоего в жертву принесли. И не особо скрываются. Они понимают, что все всё понимают, но такое ощущение, что именно хотят, чтобы поняли.

Я встала.

– Дай пройти.

– Конечно.

Он повернулся коленями в проход. Я протиснулась и перешла на свободное место. Через минуту услышала над собой голос:

– Хорошо, Ксюш, тогда такой простой вопрос…

Он стоял сзади, за спинкой, нависнув над моим затылком.

Послать его матом? Ударить? Но, может, он этого и ждет? Да и не умею я этого – ни матом послать, ни ударить.

Мне повезло, в вагон вошел полицейский наряд. Двое, он и она. Он был худой, длинный, щеки впалые, нос большой, загнутый, но выражение лица приятное, располагающее. Наверное, рассказывал своей спутнице, очень симпатичной девушке, что-то веселое. Так они и вошли, с остаточными улыбками, и даже жаль было нарушать эту идиллию, но пришлось.

– Пожалуйста, – сказала я, – помогите избавиться от этого пьяного типа, он ко мне пристает!

Стас завопил скандально и гнусаво, став похожим на бомжа, которого гонят с насиженного или належанного места.

– Не пьяный и не пристаю, а исполняю журналистский долг!

Возле моей головы моталась красная книжечка удостоверения, зажатая пальцами костлявой руки. У меня было настолько обостренное восприятие всего в этот день, да и во все последующие, что я разглядела шрам на запястье, похожий на единственную вскопанную грядку среди невозделанного огорода. Не совсем невозделанного, росло несколько волосков.

Я успела подумать, что у меня тоже есть шрам на запястье, и тоже на правой руке. Упала во дворе нашей подмосковной усадьбы в декоративную канаву, а там была щебенка с острыми краями. Вся кисть сразу стала красной, кровь дождиком закапала на землю, мне было и больно, и любопытно, хотелось и завопить, чтобы прибежали папа или мама, и посмотреть, сколько еще крови натечет и как она будет капать. И я терпела, смотрела, но потом все-таки завопила. Может, и он так же падал ребенком, и тоже удивлялся, сколько из него течет крови. Мы с ним сестра и брат по шраму.

И руку папы я успела вспомнить, у него темные и густые волоски были даже на пальцах. Я, когда была совсем маленькая, брала ее и говорила:

– Какая мохнатая. Медвежья лапа. Боюсь.

– Я медведь добрый, – говорил папа. – Знаешь, откуда слово «медведь»? Оно значит – едящий мед.

– Ведающий, – не соглашалась мама. – Мед ведь, ведающий, где мед.

– Ведающий и едящий, ни мне, ни тебе.

Все это я успела вспомнить за секунду или меньше.

Зря Стас тряс удостоверением. У правоохранителей к журналистам классовая ненависть. Полицейский юноша, к тому же, получил возможность показать полицейской девушке, что он не только остроумен, но и деловит, и грамотен в вопросах права. Он взял удостоверение, сунул его, не заглянув, в карман и сказал:

– Законом охраняется частная жизнь, ясно?

– Это не частная жизнь, читали про замминистра Кухварева? Поймали на взятке, коррупционер, а это его дочь! – гнусно блажил Стас. – И общество должно знать подробности! Имеет право!

Видимо, он рассчитывал на то, что представители силовых органов, которым нравится, когда кто-то коррумпированнее и гаже, чем эти самые органы, возьмут его сторону, обеспечат прикрытие. И опять ошибся.

– Пройдемте, – сказала девушка.

Хорошо прозвучало – непреклонно, но без угрозы. Она показала пассажирам, что строга, но справедлива, а полицейскому юноше – что тверда, когда надо, но может и смягчиться, если кто окажется этого достоин.

– Куда? С какой стати? Я законно еду, по билету!

– В другой вагон, – объяснил юноша, этим давая знать девушке, что понял ее замысел и вообще хорошо умеет чувствовать женские намерения, и в совместном будущем, если оно станет явью, будет предугадывать все желания и исполнять их.

Может быть, девушка так и хотела поступить – отвести назойливого журналюгу в другой вагон. Но вдруг напарник вообразит, что ее слишком легко прочесть и разгадать? Следует намекнуть ему, что она не так проста, как кажется, и что в жизни не бывает легких решений.

– А вдруг он потом вернется? – спросила она. – Не с собой же его водить.

– Ладно, ссадим, – легко согласился юноша. Словно говоря: я в мелочах женскому полу уступаю без спора.

– Где? – спросила полицейская красавица с некоторой досадой, сожалея, что юноша так быстро сдался. – Бологое через два часа с лишним.

Пришла пора юноше показать способность к нестандартным решениям в сложных ситуациях.

– Вот что, девушка, – сказал он мне. – Запишите мой номер. Мы его сейчас выведем, а если вернется, тут же звоните. И будет совсем другой разговор.

Он продиктовал номер, я послушно записала. И рада была за полицейского юношу – в присутствии очаровательной напарницы он блеснул находчивостью, а заодно куртуазностью, обходительностью, учтивостью, навыком обращаться с красивыми гражданскими барышнями, и пусть напарница даже немного взревнует, ничего, это ему только в плюс.

И они вывели Стаса, который не рискнул оказывать сопротивление действиями, только продолжал что-то выкрикивать про свободу печати, обеспечение доступа к информации и недопустимость создания препятствий при осуществлении журналисткой деятельности.

Я осталась.

В вагоне было семь-восемь человек. Они не смотрели на меня, но им хотелось смотреть, и я чувствовала это желание, осязала его, в воздухе сгустился невидимый туман неутоленного любопытства, от которого стало трудно дышать.

И я перешла в другой вагон.

А Стас потом компенсировал расходы на билет и потраченное время, тиснул статью, где красочно описывал мои страдания из-за отца, цитировал наш диалог, которого не было, с гражданским гневом описал противоправные действия полицейских, которые заламывали ему руки, оскорбляя физически и морально.