Алексей Слаповский - Ксю. Потустороння история

По решению суда была конфискована почти вся недвижимость. У нас с мамой остались купленные на нас квартиры, наши машины, какое-то количество денег, при этом почти все банковские счета и, соответственно, карты были заблокированы, осталось по две-три штуки, да еще кое-какие украшения, что были на нас и при нас, все остальное застряло в качестве вещественных доказательств или было безвозвратно изъято законным порядком. Ну, и домик в Испании не тронули, и яхту оставили. Не думайте, это яхта не из тех, о которых рассказывают обличители миллиардеров, намного меньше, проще и без постоянной команды.

Папу из СИЗО сразу же перевели в настоящую тюрьму, чтобы оттуда отправить к месту отбывания наказания.

Мы виделись с ним коротко, десять минут, папа сразу же сказал:

– Давайте ничего не будем обсуждать. Нет смысла.

– Как ты там лечиться будешь? – спросила мама.

– Лучше, чем на воле. Было некогда, а теперь займусь. Мне мужики про народные средства рассказали, вполне доступные, надо попробовать.

– Какие?

– Потом расскажу. Ксю, мы так и не поговорили с тобой про эту историю. Про эту… Про ребенка от этой…

– А чего говорить? Бывает.

– Я хочу, чтобы ты знала – это была дурацкая случайность.

– Да понимаю я, не будем об этом.

– Не сердишься на меня?

– Нет, конечно.

– Ну и ладно. Давайте теперь – в Испанию. И месяца три оттуда не вылезайте, отдыхайте. Меня это греть будет – что вы далеко и в безопасности.

– Да, хорошо, – сказала мама.

– А я в Саратов хочу, – сказала я. – К тете Оле.

– Зачем? – спросил папа.

Идея поехать в Саратов возникла в моей голове неожиданно, без подготовки, во время разговора с папой.

Я была там два раза, в шесть лет и в девять. Первый раз папа ездил туда по делу, заодно навестил свою маму, мою бабушку, показал меня ей. И с сестрой повидался.

Это был всего один вечер, летом, в начале августа. Я потом вспоминала улицу, поднимающуюся в гору. По сторонам стояли дома и обычные, двухэтажные, похожие на те, что в нашем подмосковном поселке, только победнее, и совсем маленькие, деревенские. Когда вернулись из Саратова, я, важничая и умничая, сказала маме:

– Какой-то этот Саратов прямо сельский город!

Мама умились образности суждения, точность которого не могла оценить, поскольку в Саратове никогда не была, передала папе, папа умилился тоже. Этого я и добивалась.

Подробности мне при жизни помнились смутно. Вот травянистый двор старого деревянного дома. Вот высокая, голосистая пожилая женщина, моя бабушка Дина Валерьевна, которая так и приказала себя называть, по имени-отчеству.

– Терпеть не могу – «бабушка»! Архаичное слово, неинтеллигентное!

Она тискала меня, любовалась мною, сказала, что у меня неплохие данные для легкой атлетики, спросила, хожу ли я в какую-нибудь секцию. Узнала, что нет, огорчилась, упрекнула папу. Сама она всю жизнь проработала учительницей физкультуры в школе. И так работала, что ее держали до 71 года. А умерла не от старости или болезней – нагнулась зашнуровать кеды перед уроком, упала и не встала. Хоронила вся школа, было много бывших ее учеников, для поминок пришлось снять большой ресторанный зал, столько собралось желающих проводить ее в посмертном застолье добрым словом.

– Счастливая смерть! – сказала мама, когда узнала. И покачала головой.

Я очень удивилась: разве может быть счастливой смерть? Понятно, что мама имела в виду – не мучиться, а сразу. Но все равно, исчезнуть из мира, исчезнуть для всех и для себя, какое в этом счастье?

Теперь, когда я все вспоминаю, как фильм, который мне показывают, я вижу, что мама и сама не верила в свои слова. Это не совсем она сказала, это она транслировала через себя народную мудрость, как люди часто делают. Облегчают себе жизнь: народ все обдумал и высказался, надо лишь повторить.

Встречала нас тогда вместе с Диной Валерьевной и тетя Оля. Она была странной. Молча стояла и смотрела. Изучала. Без восторгов.

Присутствовала и моя двоюродная сестра Наташа, высокая и во всех местах развитая девушка. Статная. «Наша невеста!» – сказала о ней Дина Валерьевна. Я по наивности решила, что она в самом деле невеста, выходит замуж. А ей было в тот год только тринадцать. Наташа тоже выглядела странноватой, постояла, постояла, а потом что-то сказала и ушла по своим делам, до отъезда мы ее больше не видели.

Вспоминала я еще сладкий и прохладный вишневый компот, которым напоила меня Дина Валерьевна, качели во дворе, на которых я раскачивалась почти все время, пока мы там были. Вспоминала и то, что меня поразило больше всего – дощатый сарайчик в углу, у забора, похожий на сильно увеличенный скворечник, к нему вела тропинка меж помидорных грядок. Я, конечно, догадалась о его назначении – запах подсказал. Через какое-то время мне захотелось в туалет, я отправилась туда. Вошла, увидела деревянный помост, на помосте табуретка, на табуретке унитазная крышка. На стене, на длинном ржавом гвозде – рулон серой бумаги. Я приподняла крышку, оторвала побольше бумаги, вытерла ободок, села, но долго не могла начать. Очень уж запах пробирал. Сижу и думаю: надо быстрей все сделать, а то пропитаюсь насквозь. Но чем больше себя уговаривала, тем меньше хотелось. Кое-как справилась.

Когда вышла, увидела Дину Валерьевну, которая срывала помидоры и клала в пластиковый тазик.

– Ты бумагу куда кинула, роднуля моя? – спросила она.

– Туда. В дыру.

– В следующий раз в ведерко брось. Там ведерко стоит, не заметила?

Да, там стояло ржавое ведро, накрытое деревянным кружком. Я заметила, но не сообразила.

– Ничего страшного! – успокоила Дина Валерьевна, видя, как я расстроилась. – Главное не то, чтобы не ошибаться, а чтобы ошибок не повторять, верно?

– Верно.

Помидоры, которые бабушка собирала у туалета, появились на столе в виде салата, и я не смогла их есть, а чтобы Дина Валерьевна не обиделась, сказала, что вообще ничего не хочу. Выпила только еще компота и пошла опять качаться на качелях. Было жарко, двери и окна в доме были приоткрыты, я слышала голоса, но не понимала, о чем речь.

И все это осталось во мне, и я теперь вижу все заново. Я вижу, как бабушка, обнимая меня, расхваливая и спрашивая про занятия спортом, вдруг бросает взгляд на отца – очень сердитый. Вряд ли из-за того, что он не приучает меня к спорту, причина в чем-то другом. А отец усмехается с привычной досадой: ну вот, сейчас начнется!

Я вижу тетю Олю и понимаю, почему она показалась мне странной. Она наблюдала за матерью, за мной, за братом с удивлением: значит, вот как оно бывает, когда встречаются родственники? Положено, значит, обниматься и говорить всякую чепуху? А мне что делать? Тоже, что ли, обнимать эту незнакомую, чужую девочку, которую я впервые вижу? Глупости какие…