Алексей Слаповский - Ксю. Потустороння история

Хлопнула дверь.

– Ну, Олечка… – начал было Антоша, но Олю аж передернуло.

– Хватит! Имейте совесть, уйдите, а? Ксю, пойдем покурим. Ребята, правда, сочтите за приступ, за что хотите, но давайте я вернусь, а вас уже никого не будет, хорошо?

Она вышла на балкон, я – с ней.

Что было в комнате, мы не видели, окно было задернуто шторой.

– А кто такой Камкин? – спросила я.

– Неважно.

Оля и потом не рассказала мне о нем. Обо всех рассказала, и довольно подробно, о Камкине же только то, что он уникальный человек, который появляется тогда, когда он нужен. Деньгами помочь не в силах, но всегда готов похлопотать по чужим делам, побегать по инстанциям, добиться решения житейской проблемы другого человека. А сам неустроенный и практически нищий, но всегда бодрый, неунывающий, одним этим поддерживает окружающих.

– Прямо святой какой-то, – сказала я.

– Скорее юродивый. Он ведь тоже в психушке побывал. А ведь самый нормальный из всех, кого я знаю.

– А почему на день рождения не пришел? Не нужен был?

– Без него все уладилось. Знаешь, что в нем самое необычное? Я много раз замечала – он куда-то входит, где компания или… Где кто-то уже есть, что-то говорят, а люди как говорят? – соревнуются, кто умней. А он входит, и всем сразу как-то совестно. И они уже не кажутся себе такими умными. У меня был знакомый писатель местный, сейчас уже не местный, в Москву уехал, он любил рассказы свои вслух читать. И вот пришел, у меня компания сидит, это когда муж в тюрьме был, человек пять, выпиваем, он говорит: хотите, новый рассказ прочитаю? Люди вежливые согласились. Некоторым нравилось.

– Тебе нет?

– Не очень. Может, неплохие рассказы, но у нас с ним история была довольно неприятная, я после этого не могла к нему объективно относиться.

– Домогался?

– Да, но из самолюбия. Чтобы себе доказать, что может.

– Смог?

– Кое-как. В общем, начал он читать. Сам читает, и сам посмеивается. И другие смеются, веселый рассказ был. И тут приходит Камкин.

– Как его зовут?

– Витя, как и мужа моего бывшего. Приходит Витя, тихий такой, в уголок садится, чтобы не мешать, я ему глазами на чайник, на вино показываю, он рукой машет: нет, потом, не надо. И слушает. По-доброму слушает. Но писатель этот как-то сразу увял, до этого читал с удовольствием, а тут, вижу, настрой у него сразу пропал, он сдулся, читать начал скороговоркой, и никто уже не смеялся. Суров этому даже название придумал – эффект Камкина. И ведь я его уже год не видела, а то и полтора. И не звонил. Может, даже умер.

– Если умер, будешь жалеть?

– Ксю, мне и себя-то не жаль. Посмотри, ушли?

Я заглянула в комнату:

– Ушли.

– Убираться теперь. Ненавижу.

– Я уберу.

– Спасибо.

7.

После этого было несколько спокойных или, как выражались в старину, безмятежных дней. Оля рассказывала мне обо всех, кто был на дне рождения, заодно вспомнила многое из прежней жизни, я слушала и завидовала. Особенно понравилась история о том, как Суров поспорил с кем-то о каких-то стихах какого-то поэта и до того раскипятился, что дал оппоненту в морду. Или тот ему дал, неважно, главное – из-за стихов! Кто сейчас даст в морду из-за стихов?

А может, я и не права, читала ведь, будучи живой, как подрались две поклонницы из-за двух рэперов, а рэп тоже отчасти стихи.

Вдруг позвонил Аркадий, о котором я уже забыла. Позвонил в субботу утром. Сказал:

– Привет, Москва, извини, в прошлую субботу не мог. Вечером заеду, будь готова.

– Не уверена, что я хочу.

– Мы же договорились!

– Разве?

Мне стало смешно. Да и проветриться не мешает, хватит сидеть дома, надо посмотреть на их любимую Волгу, не городскую, а вольную, где нет многоэтажных домов и машин.

– Ладно, заезжайте.

Я помнила, что он говорил о компании друзей, но Аркадий приехал один. Стоял у машины, ждал меня, сразу же объяснил:

– Никто не смог, представляешь? Все хотели, а один вчера еще позвонил, авария у него, сегодня другой – жена заболела, нехорошо ее одну оставлять.

– А ваша жена, ваши дети?

– У них свои дела. Ну, чего? Едем, Москва?

– Я так Москва теперь и буду?

– Ты против?

– Нормально. Но я же хотела посмотреть, как рыбу ловят. Как леща коптят.

– А все и будет – и поймаем, и закоптим. Или, если неохота возиться, у рыбаков готового леща купим.

– Значит, друзья не смогли?

– Никак!

Я видела, что Аркадий врет, но врет честно, не очень-то вранье прячет и этим предлагает мне договор, оферту: если ты видишь мое вранье, но согласишься его принять и простить, значит, согласишься и на все остальное, а я тебя считай что предупредил.

Было ли у меня предчувствие, что это может кончиться плохо?

Было.

Но я была готова рискнуть. Мне, пожалуй, даже хотелось, чтобы это кончилось именно плохо. Пострадать мне хотелось.

Поэтому и села Мальвина к Карабасу Барабасу, прекрасно понимая, что тот может сильно измять ее платьишко, ее локоны и все остальное.

По дороге Аркадий рассказывал о том, как ему предложили купить в долю грузовик-фуру, и как он мается, не зная, соглашаться или нет. Согласиться – влезть в долги. Отказаться – упустить возможную выгоду.

– Фишка в чем, Москва? Конечно, возни с фурой много, а грузов для перевозки сейчас мало, кризис. Но кризис кончится когда-нибудь, или мы власть к ебеням свергнем. А может, все затянется, что тогда? С другой стороны, я слышал, в следующем году запретят машины из рук в руки продавать, только через государственные какие-то конторы. Спрашивается, зачем? Отвечаю: на конторы посадят кого-то из путинских дружков, и он будет с нас деньги стричь за посредничество. Очередная кормушка. Вторая опасность – сейчас отменили вклады дольщиков в строительство. Чем грозит? Объясняю – грозит сокращением строек. А стройки – это что? Это транспорт! Все же надо привезти, правильно? С неба цемент не упадет! Следовательно что? Следовательно – сокращение парка машин. И я окажусь в полном пролете. Но, если куплю сейчас, могу успеть немного заработать. Логично?

– Если честно, запуталась.

– Вот и жена говорит: как ты, говорит, начинаешь объяснять про эти дела, у меня голова сразу пухнет. А у тебя родители кто? – неожиданно спросил Аркадий. Видимо, сообразил, что про жену вспомнил не вовремя.

– Преподаватели, – сказала я.

– Ясно, интеллигенция. Просрала она страну, интеллигенция наша. Покричали – и в кусты. Не уважаю.

И он начал подробно объяснять, почему и за что не уважает интеллигенцию.

А мне стало скучно, причем скучно до тоски. И Аркадий был невыносимо скучен, и то, что я видела из машины, а мы в это время выехали из города, слева была лесополоса, справа поле, за полем дачи, потом огороженный общим забором поселок коттеджей, и опять дачи. Вот поле, думала я. На нем что-то растет и колосится. Пшеница или рожь, или гречиха какая-нибудь. Об этих растениях песни сочиняли. Были праздники урожая. Ой ты рожь, хорошо поешь. На полях пшеница зреет, хлебороб ее лелеет. Но что такое, по сути, пшеница, рожь, гречиха? Это вещества, которыми человек удовлетворяет свою потребность в энергии. Еда. Поэтому можно сказать «нива золотистая», а можно – «поле еды».