Алексей Слаповский - Ксю. Потустороння история

– Там так хорошо! Попробуй!

– После тебя.

– Давай сейчас! Там совсем другой мир!

Оля с шумом и плеском поднялась, вышагнула из ванны, покачнулась, я придержала ее.

– Ну, давай!

Я залезла.

– Ныряй! С головой!

Я легла, окунулась и тут же встала:

– Да, другой мир, спасибо.

– А я что говорила!

– Но на суше тоже надо жить. Под водой есть неудобно.

– Почему? Рыбы же едят.

– Люди не рыбы. Они едят на суше.

– Тоже верно.

– Пойдем позавтракаем?

– Пойдем.

Оля позволила переодеть себя, послушно поворачиваясь. Так матери одевают малых детей.

Потом она села в кресло и огляделась.

– Ничего, мне тут нравится. Вы тут живете? Скромно, но уютно. Только обои поменять. Жуткие обои.

– Поменяем.

Я приготовила тосты, кофе, подкатила это все к Оле на журнальном столике с колесиками. Она угощалась с большим удовольствием. Я тоже выпила кофе.

– Телевизор какой большой, – сказала Оля. – Что там?

Я включила. Она смотрела с большим интересом, как на диковинку. Подняла руку ладонью вверх, поводила в воздухе. Я догадалась, нашла пульт, вложила ей в руку. Оля переключала каналы. Смотрела, качала головой, удивлялась. Переключала дальше, но вдруг скривилась, нажала на кнопку, выключила. Стала грустной, о чем-то задумалась. С недоумением посмотрела на чашку с кофе и тарелку с остатками тоста, отодвинула от себя. Потом вгляделась в меня, спросила:

– Наташа?

– Ксения.

– Да я знаю. Наташа знает?

– Что?

Вопрос поставил ее в тупик. Она опять задумалась. Потерла лоб. Легонько хлопнула ладонью по столу и рассмеялась:

– Вот память! Ты на похороны приехала?

– Нет.

– Почему? А Наташа? Где Наташа?

Я совсем перестала понимать Олю, да она и сама себя не понимала, и это ее все больше беспокоило.

– Никто ничего не может объяснить, – сказала она с досадой. – А смысл? Рано или поздно я все узнаю. Я и сейчас уже все знаю. А ты?

– Я нет.

– Вот! А я – знаю. Тебе сколько лет?

– Девятнадцать.

– Старше выглядишь. Угадай, сколько мне?

– За сорок?

– Больше. Намного больше. Но в Москву все равно не поеду. Я знаешь, сколько там не была?

– Давно?

– Даже не помню, когда. А ты в Саратове была?

– Конечно.

– И как там?

– Неплохо.

– Этот город надо очень любить, чтобы его любить. Он страшный, уродливый, но весной и летом там хорошо. Ты когда была?

– Летом.

– Передавай привет, ладно?

– Передам.

Я, как могла, поддерживала бессвязный разговор, наконец приехала Наташа. Вошла бодро, энергично.

– Мам, ты готова? Душ приняла? Тогда поедем.

– Куда?

– Здрасьте! На обследование! Месяц ждали, пора!

– Да, конечно. В больницу?

– А куда еще?

– Ну да.

– Проверим твой позвоночник, а то жалуешься то и дело. Сейчас болит?

– Сейчас нет. Вообще ничего не болит.

– И хорошо. Тогда и надо обследоваться, когда ничего не болит, чтобы объективно все было. Врач так сказал.

– Врач?

– Врач.

– Хорошо.

Наташа быстро и привычно собрала вещи для больницы, что были в комнате Оли, в спальне. Я вошла, спросила:

– Это надолго?

– Должны сразу принять. Не первый раз.

– Нет, надолго ее оставят там?

– Месяца на два.

– Я, наверно, в Москву вернусь.

– Почему? Живи тут спокойно, отдыхай. Даже лучше.

– Не хочется. Без Оли тут будет…

Я представила, как будет тут без Оли. Как в доме, откуда вынесли покойника. Но, конечно, не сказала этого Наташе. Сказала:

– Будет тоскливо как-то. Чужая квартира, чужой город вокруг.

– Тогда давай на дачу. Там природа, она везде своя, одинаковая. Пашка отвезет, а я вечером тоже подрулю. Посидим заодно, отдохнем немного, а то какие-то сумасшедшие дни были. И от мамы впечатление заглажу, на меня это жутко действует.

Наташа шмыгнула носом. По лицу текли слезы.

Я попыталась утешить:

– Проходит же.

– Проходит, да. Но когда ее накрывает… Не дай бог тебе такое увидеть. Она же не просто другой человек, она вообще в это время не человек. Нет ее, понимаешь? Хорошо еще, она сейчас меня узнает, а то бывает – не помнит, как зовут, не понимает, где находится. У меня, чтоб ты знала, один раз тоже так было. Это между нами, никому не говори, Пашка тоже не знает. Ехала на машине, за городом, дорога пустая, сухая, настроение отличное, все хорошо. И бац! – стою на поле, вокруг кусты, дорога сзади. Я почему-то свернула, перелетала через кювет, могла ведь и перевернуться, и оказалась там, где оказалась. Как свернула, как летела – не помню. Начисто все вылетело, представляешь? Три месяца потом за руль не садилась, Пашке сказала, что у меня с глазами что-то, проверяюсь, ездить боюсь, подплывает все, он поверил, мужики в такие вещи легко верят – ну, глаза и глаза, мало ли. И я с тех пор боюсь, Ксюх, понимаешь? Что у меня это наследственное.

– Ерунда. Сознание и здоровые люди теряют. Я раза три теряла в детстве. Ни с того, ни с сего – обморок. Проверяли, ничего не нашли. Такое загадочное явление.

– А потом?

– Потом прошло.

– Да? И у меня уже года полтора после этого – ничего. Действительно, бывает. Так прислать Пашку? Поедешь?

– Поеду. Воздухом подышу.

– А я о чем?!

9.

Паша приехал в полдень, повез меня на дачу.

Я узнавала дорогу – мы тут ехали с Аркадием.

«Той же дорогой за тем же самым?» – глумливо спросил посторонний голос. «Отстань, – ответила я. – Вовсе не за тем же, я об этом и не думала».

«А кто подумал?»

«Никто».

«Да? А с кем ты говоришь?»

«Исчезни!»

И голос послушно исчез.

И мне показалось, что мне хорошо.

Нет, мне и правда было хорошо. И все вокруг было хорошо. Вот лесополоса, это хорошо, что люди посадили и вырастили лесополосу, она защищает посевы от ветров, землю от эрозии, я об этом помню с уроков окружающего мира в школе. Вот золотится на солнце какая-то зерновая культура, это и красиво, и нужно людям. И дает им работу – надо вспахать, засеять, собрать, обмолотить, испечь хлеб, отвезти в магазин, продать, все заняты, все при деле, и это помогает забыть о том, что почти все виды физической деятельности существуют лишь потому, что пока не додумались, как от них избавиться. Но обязательно избавятся и займутся чем-то другим. А вот дачи, вот поселок с коттеджами, это тоже хорошо, люди хотят жить удобно, комфортно, и чтобы все вокруг видели, как они успешны, они хотят гордиться результатами своего труда, оставить потомкам что-то осязаемое. Дорога, по которой мы едем, ровная, гладкая, это очень хорошо – умеют, значит, и в провинции прокладывать нормальные дороги, человек едет, и в душе разливается чувство патриотического удовлетворения. Вроде бы, какая разница, мчаться по европейскому автобану, американскому хайвею или российскому шоссе, но разница огромная – там дороги строили чужие люди, а тут твои родственники по нации, а бывает, что и действительно родственники, твои братья и сестры.