Алексей Слаповский - Ксю. Потустороння история

И вот я смотрела на поле будущей еды, на строения, состоящие из стен и крыш для защиты от холода, осадков и посторонних взглядов, и все казалось страшно унылым, вынужденным, созданным по необходимости, человек ведь не может существовать без пропитания и жилья. Это можно уважать и ценить, но недаром же религиозные люди называют все окружающее бренным, тленным и так далее, недаром они мечтают о царствии небесном, которое, скажу сразу, таковым не является. Не царствием и не небесным. Недаром спрашивала героиня какой-то пьесы, которую мы проходили в школе: «Почему люди не летают?» (Сейчас-то помню – Катерина из пьесы «Гроза» Островского).

Что за чушь, думала я, зачем я с ним еду, какое приключение ищу на свою юную плоть, да еще плоть не тронутую? Ясно же, абсолютно ясно, чего он хочет – а я что? Тоже этого хочу? Да, хотела, еще полчаса назад хотела, при этом он мне даже не нравится, но как раз и хотела, чтобы это произошло с тем, кто не нравится. Зачем? Наказать себя за что-то? Получить запланированный стресс – чтобы заиметь навсегда отвращение к процессу? Или этим убить то, что возникло по отношению к Паше? Но как возникло, так и прошло. Или не прошло?

– Послушайте, Аркадий… – сказала я.

Этот не очень умный, но очень смекалистый в свою пользу человек сразу понял, что я хочу сказать. И нахмурился. Вернее, помрачнел. Вернее, разозлился. Но только на секунду, тут же с приятельской веселостью глянул на меня:

– Мы разве не на ты?

– Нет. И не будем. Я вам в дочери гожусь.

– Да хоть во внучки, не в возрасте дело!

– Согласна. Я вот что. У меня тетя больная, я как-то не подумала, а сейчас беспокоиться начинаю. Если я задержусь, ей плохо станет, она начнет в полицию и морги звонить.

– Это ты на что намекаешь? Не боись, Москва, поздно не вернешься!

– Я сейчас хочу.

– В смысле?

– Хочу обратно. Извините. Если вам некогда обратно ехать, высадите, я такси вызову.

Аркадий молчал, ехал с прежней скоростью.

– Вы слышите? Остановите, пожалуйста.

– Так не делается, Москва. Я тебя в машину не тащил, сама села. Я что, хуже твоих этих… Московских твоих? Гарантию даю, не только не хуже, а лучше. И намного. Сама убедишься. Только не говори, что не поняла, зачем едем.

– Я имею право передумать?

– Все имеют. Хотелось бы знать – почему? Скажи причину.

– Я сказала: у меня тетя…

– Врешь.

– Хорошо, вру. Расхотелось ехать, расхотелось лещей.

– Москва, объяснить, как жизнь устроена?

– Да, но не сейчас.

– А я объясню. Жизнь – это что? Это общение. Без общения человек полное никто. Про Робинзона Крузо читала?

– Конечно.

– Вот. Чем он занимался? Все ведь было у него – продукты, вещи он с корабля утонувшего натаскал, стадо себе завел. Но он лодки строил, плоты, рвался оттуда уплыть. К людям. Потому что без других людей человек не человек. Так вот, жизнь, она про общение, правильно?

– Допустим.

– А при общении, Москва, есть две стороны. Есть ты, и есть я. Ты хочешь назад, я хочу вперед. И как быть?

– Мужчины женщинам обычно уступают.

– Не в этот раз.

– Мне что, на ходу выпрыгивать?

Я взялась за ручку двери, она была заблокирована.

Это уже не шутки. Я всерьез испугалась и растерялась.

– Аркадий, мне в полицию звонить? Останови, сказала! Останови, хуже будет, у меня тут родственников полно, они тебя… Они тебе… Ты слышишь меня? Останови немедленно!

Я схватила телефон, он ловко вырвал его и сунул под себя.

– Оттуда не достанешь!

– Ты псих? Ты маньяк?

И тут Аркадий притормозил, а потом остановился, съехав на обочину. Повернулся ко мне. Медленно протянул руку, положил руку на плечо. Я отшатнулась.

– Ну чего ты, Ксюнь? – спросил он с ласковым упреком. – Клянусь, все будет хорошо. Я ни разу в жизни девушек не обижал, только наоборот. Ничего не сделаю, чего ты не захочешь. Отдохнем, пообщаемся, винца выпьем, рыбки поедим.

У меня и сейчас в ушах это его «поедим», после которого он всхлипнул ртом, проглатывая набежавшую слюну. Оно звучало жадно и до омерзения похотливо. Недаром же древнее слово «поять» так созвучно слову «поесть». Насытиться, удовлетвориться.

Он глядел на меня в упор. Я никогда не видела таких глаз, разве только в фильмах и сериалах о насильниках, но там все кажется отстраненным, тебя не касающимся. Сумасшедшие глаза, в которых почти ничего человеческого, голое желание и готовность взорваться, если это желание не утолят, взбеситься, уничтожить все препятствия и разорвать того, кто не дает овладеть объектом, включая и сам объект. И ты понимаешь, что не остановишь ничем – ни ответной агрессией, ни тем более уговорами, обращениями к разуму. Нет там никакого разума, не к чему обращаться. Можно попробовать обмануть, и я попробовала.

– Ладно, я тебе скажу, в чем дело. У меня кое-что началось. Обычно позже, а сегодня вот… У меня иногда бывает – от волнения. Тут магазин какой-нибудь есть, тампоны купить?

– Ксюнь, опять врешь? Ты меня этим очень обижаешь.

– Я правду говорю! Тебе дать посмотреть?

– А дай! Я не брезгливый. Я тебе больше скажу, мне это не помеха.

– Аркадий, вообще-то я на это не подписывалась. Ты про отдохнуть говорил, про рыбки поесть, а получается, что тебя только трах интересует?

Я перешла на интонацию простушки, пусть московской, но простушки. Такая девушка на районе. Словно хотела ему сказать этим, что я своя, я не столичная штучка – ведь он, возможно, на это и повелся, захотелось поиметь в коллекции центровую барышню, так как местными пресытился.

Аркадий ответил:

– Не только, но преимущественно. В комплексе. И рыбка, и остальное. Что случилось, Ксюнь? Нормально ехали, и тебя как укусило что-то. Кто укусил, где, дай посмотрю.

Он потянулся к моей талии, я ударила его по руке. Он среагировал мгновенно, шлепнул меня ладонью по щеке, после этого обхватил одной рукой, а второй что-то сделал, отчего передние сиденья упали. Он повалился на меня, вмял тяжелым телом, стаскивал джинсы, я не сопротивлялась, была в полном ступоре, в шоке, не верила, что это происходит в действительности. Аркадий дышал тяжело, яростно, из горла вырывалось что-то вроде рыканья, нет, скорее было похоже на хриплый стон человека, у которого что-то очень сильно болит, и он стоном превозмогает боль. Он стаскивал и рвал, добираясь до цели, и добрался; у меня не было ни одной четкой мысли, но вдруг, в тот момент, когда все могло кончиться, вернее, начаться, кто-то в моей голове прошептал: «Никогда меня так не обижали!» Детским почему-то голосом. Мне бы орать, кусаться, рваться, грызть насильника, бить ему коленями в пах, а я лежу с этой вот детской девчачьей мыслью: никогда меня так не обижали!

И я заревела.

Я заревела и почти сразу же начала икать. Ревела во весь рот, широко его раскрыв, истекала соплями, икала по несколько раз подряд с дурацким звуком, похожим на «я-а!», «я-а!», «я-а!» – и опять ревела, и опять икала.