Алексей Слаповский - Ксю. Потустороння история

Вода была очень теплая на поверхности, внизу холоднее, я нырнула, как учил меня папа, ушла наискосок в глубину, вода становилась холодней и холодней, совсем ледяная, но я терпела, плыла горизонтально. Паша, если смотрит сейчас на меня, а не исподтишка на загорелую красавицу, может взволноваться. Пусть волнуется. Воздуху уже не хватало, я рванулась вверх и поняла, что занырнула глубже, чем собиралась, недаром же уши так сдавило. Нахлынул испуг, почти паника, я суматошно заработала ногами, гребла руками воду к себе, под себя, притягивала поверхность, спасительный воздух, но все еще было холодно, и вот теплее, теплее, совсем горячо, я вынырнула, жадно, с хриплым звуком вобрала в себя воздух, легла на спину

И был приступ счастья, такого счастья у меня никогда не было. В чем было это счастье – не выразить. В том, что вода, небо, воздух, что я живая и что, похоже, влюбилась в Пашу, влюбилась глупо и неправильно, но это как раз и хорошо. Я скучаю по нему, хочу к нему.

Я поплыла обратно.

10.

Потом мы дружно обедали, если так можно сказать о компании из двух человек. Паша взялся сам все приготовить, обещая, что все будет быстро – шашлык он взял на рынке у знакомой торговки, уже замаринованный, в пластиковом ведерке, уголь для мангала ускорит процесс, а мне посоветовал походить по дачному дому, осмотреться.

В доме все было похоже на музей далекого советского прошлого. В кухне на первом этаже – облупленный столик с дверками, рядом плита на две конфорки, газовый шланг ведет куда-то за стену, у плиты застекленный шкаф с посудой. Судя по равномерно расположенным полкам, он был когда-то книжным, украшал собой гостиную, а потом купили новый, этот сослали сюда. В углу был небольшой холодильник «Саратов», я открыла, увидела, что морозильная камера не отдельная, а сверху, открытая, даже без дверки. Холодильник включался с резким звуком и тарахтел на всю дачу, но работал – как и тридцать, а то и сорок лет назад.

Возле холодильника умывальник, рядом с умывальником дверь, за дверью – санузел. Все, как в городе, ванна, унитаз, только какой-то слишком массивный. Наверное, биотуалет. Я открыла кран, он захрипел и заплевался, но тут же пошла вода – желтая, ржавая. Постепенно она светлела, и вот стала совсем белой. Я умылась.

Еще на первом этаже была крохотная комнатка с диваном. Диван узкий и короткий, бугрится середкой, спинка твердая и прямая, с зеркальцем наверху, по бокам сиденья валики. На нем неудобно и лежать, и сидеть (я попробовала), но обивка, вся затертая, – под гобелен, наверняка это считалось красиво и наверняка он, как и книжный шкаф, удостоен был царствовать в гостиной напротив другого царя комнаты – телевизора.

Из кухни дверь вела в большую кладовку, здесь на полках стояло множество банок, почти все – пустые. У противоположной стены, на стеллажах, размещались инструменты: лопаты, вилы, грабли, топоры, молотки, что-то еще для сада, чего я не опознала, а также разные ключи и приспособления для автомобиля. И яма для ремонта машины была здесь, по центру, накрытая вдоль сколоченными досками.

Я вышла из дома и поднялась по металлической внешней лестнице на второй этаж. Здесь была большая комната с камином, обложенным белым кафелем, из нее двери в две спальни. Пространство было оборудовано единым мебельным гарнитуром: шкаф, сверху застекленный, снизу с ящиками, это раньше называлось сервант, еще один шкаф – платяной, с зеркалом, стулья, два кресла, диван. Стулья и кресло с полированным ножками, обтянуты, как и диван, красной материей, во многих местах потертой, в пятнах, но при этом все было целым, крепким, избавились не потому, что нельзя было пользоваться, а – надоело. Дача выручила, отправили сюда. Кресло мне понравилось – низкое, простое, без фокусов, без этих жирных сидений и боков, как у современных громоздких седалищных отдыхалищ, в которых тонешь, чувствуя себя крошечным, и рядом остается место для двух таких, как ты. Такие кресла, даже если в них сидят, продолжают показывать себя во всей красе, они – главные. А в старом, где две плоские поверхности для спины и ног скромно разместились меж ручками, под которыми по две ножки двумя косыми лучами, ты – главный. Правда, мода сейчас меняется, опять все идет к минимализму, и это правильно.

В спальнях были только кровати. В маленькой спаленке одна кровать, в спальне побольше – две, сдвинутые. И все – металлические, с набалдашниками на спинках, тронутые ржавчиной, на колесиках. Такие, наверно, были когда-то в больницах, а может, и сейчас есть. Их списали, а тот, кто списывал, был знакомым отца или матери Паши, вот и продал по дешевке для дачи или отдал даром. На кроватях горы матрасов, одеял и подушек. Я легла, покачалась, пружины заскрипели, по ощущениям похоже на батуты в парках аттракционов. Я вспомнила, как папа запустил меня на такой батут, я прыгала, влезала на надутых рыб и зверей, а другие дети храбро карабкались вверх, там была пасть дракона, и они скатывались из этой пасти с горки, которая казалась мне крутой и высокой. Я завидовала им, но полезть туда не решалась. Папу моя робость огорчала:

– Давай, скатись, ты чего?

– Сейчас! – отвечала я и продолжала прыгать внизу.

– Нам пора, или скатываешься, или пойдем!

– Ладно!

Я полезла вверх. Лезла медленно. Какой-то мальчишка, вдвое меньше меня, обогнал, озабоченно сопя, чуть не спихнул меня с надувных ступенек, там была сбоку веревка, я вцепилась в нее. Посмотрела вниз и застыла. Стало страшно.

– Ну? – кричал папа. – Или туда, или сюда, Ксю, мне уже некогда!

Я полезла вверх.

Села там, смотрела вниз и понимала, что не скачусь. Мальчишки и девчонки то и дело шмыгали мимо меня и кувыркались – кто на спине, кто на животе, кто даже головой вниз. Смелости от этого у меня не прибавилось, наоборот, было еще страшнее.

– Ксю, давай! В чем дело? Не хочешь – спускайся по лестнице!

Но по лестнице постоянно кто-то поднимался, если я сейчас полезу, сшибут. Да и как лезть, если ничего не видишь – ногами нащупывать? Все равно что вслепую. Тут я увидела, как папа, поговорив о чем-то с девушкой, продававшей билеты и наблюдавшей, разулся и залез на батут. Тот глубоко проминался под его ногами, папа смешно задирал колени, потом быстро взобрался наверх, сел рядом, обнял за плечи.

– Ну, чего ты? Никто не разбивается, все мягкое. Давай вместе?

– Не хочу.

– Боишься?

– Не хочу, и все.

Я готова была заплакать, но не успела, папа толкнул меня в спину. И я съехала, а потом съехал и он, дождавшись, когда на горке не будет детей. Внизу обнял меня, смеялся:

– Вот и все, и ничего страшного! Еще хочешь?

– Нет. Потом.

– Ну, потом.

Это «потом» не наступило, я обходила батуты с горками, я ненавидела их.