Сергей Докучаев - О всех, забывших радость свою

— Да как сказать. Я, по сути, начал бракоразводный процесс. Месяц на размышления есть. Даже не верится. До операции был счастливый муж, теперь грустный холостяк.

— А было ли счастье, Максим?

— Не знаю. Я сам запутался, что такое счастье, что такое любовь.

— Ты просто взрослеешь и начинаешь понимать, видеть, ценить, отсеивать. Возможно, эта каша в твоей голове для того, что все — таки понять: что каша, а что соль этой каши?

— Возможно. Но я и не думал, что в жизни может быть так плохо. Я сейчас, как рак без раковины, да еще и в пустыне.

— Пора делать выводы, — сказала она хмуро.

И тут я почувствовал, что мне становится плохо. Жуткая боль пронзила низ живота. Видимо, мое лицо тут же побелело, потому что Елена Николаевна вскочила и сразу крикнула в коридор: «Реанимация. Звоните быстрей!»

— Что?! Как болит?!

Я показал на живот. Потом через серую пелену увидел, как в палату вбежали сестры, хирурги, как Елена Николаевна стала кому-то звонить, как отец подбежал, как его тут же оттолкнули в сторону.

Я отключился. Причем в этот раз не так, как на банкете. Постепенно. Сначала зрение. Все расплылось, завертелось и погасло. Потом слух. Отдалились голоса и смешались в единую нечленораздельную речь, и все стихло. Но я ощутил, что сознание не пропало, а находилось в темноте.

Я мог двигать рукой, хотя на ощупь руки не было. «Умер?» — забилась мысль у меня в сознании. А где же тогда свет? Где туннель? Где ангелы? Что там батюшка Михаил говорил про мытарства? Что-то запаздывают. Или я не умер? В первый раз хотя бы койка была, свет, Валера со своими анекдотами. Многочисленные Кати.

Интересно, что там сейчас делают с моим телом? Хотя какая разница, теперь для меня оно, как забытый на стуле пиджак. Все казалось таким призрачным, таким далеким.

Я перебирал в памяти события своей жизни. Вот я захлопнул маленькой ладошкой дверь, и родители не знали, как ее открыть. Вызывали пожарников. Вот я потерялся на улице, и меня ищут всем двором. Вот я иду в первый класс, счастливый, с букетом цветов. Вот я стою на выпускном вечере угрюмый и уставший от экзаменов.

Вот первый поцелуй. Первое свидание. Первая сигарета. Первая рюмка водки. Первая близость с женщиной. Все пролетало быстро, как полет над туманом.

Вот первое знакомство с будущей женой, признание в любви. Свадьба. Медовый месяц. Улыбки. Слезы и слова отца Михаила: «Не воспринимай все дословно, Максим, иначе белое покажется белым и только. Когда светло в неверии темном, это еще не свет, когда же станет темно, не думай, что там нет света».

— Не думай, что там нет света…

Я пригляделся, но не глазами, а чем-то другим. Мне показалось, что я вижу очертания какой-то конструкции. Шкаф или стол. Я подошел поближе, а точнее, просто мысленно переместился. Ног в обычном понимании не было. Нет, все-таки это был стол. Обычный такой стол с двумя выдвижными ящиками.

Кинохроника погружения глубоководных аппаратов «Мир» и «Мир-2» к останкам «Титаника» — вот примерно похожее зрелище. Если бы я мог на него нажать, то, наверное, развалился. Труха. Этот стол простоял тут не меньше тысячи лет.

Я пригляделся еще и увидел вокруг себя диван, два шкафа, один книжный, а другой под одежду, и тут я понял, что нахожусь в квартире родителей, если быть точнее, в зальной комнате. Я вдруг осознал, что и стол, и диван, и шкафы наши. Конечно, под слоем пыли их трудно было узнать, но по расположению, по габаритам точно они. Только стен не было, потолка и пола. Они как бы висели в пространстве.

Я открыл правый ящик. Стол, к радости, не развалился. Пыль медленно начала оседать. В нем я нашел несколько старых ручек, карандашей, ластик, ключи. Во втором ящике лежал мой пакет с деньгами, пачка сигарет и какие-то документы. Я не поверил своим глазам.

Когда попытался вытряхнуть скрученные в рулоны деньги из пакета, то они упали на пол и рассыпались в прах. Будто от удара тяжелым предметом вверх поднялась вековая грязь.

Пачка сигарет от прикосновения тоже рассыпалась. Документы трогать не стал. Подул. Пылью заволокло все вокруг. Все стало прахом. Когда пыль немного рассеялась, я увидел одну старую фотографию. Видимо, она лежала под документами.

На ней был я, кажется, немного постаревший, и какая-то девушка маленького роста с младенцем на руках. Никто не улыбался. Моих родителей и Кати рядом не было.

Тут я заметил кольцо и цепочку с серебряным крестиком около задней стенки ящика. Брать не стал. Посмотрел. Да. Это было мое обручальное кольцо. Потом все-таки не удержался и попытался взять их в руки. Кольцо рассыпалось, а цепочка и крестик нет. Я взял ее, подержал на весу и надел на себя.

— А если жена узнает?

— Откуда?

— Ну, брат, всякое может быть. Сплетни быстро разлетаются. Ты что, Полину не знаешь? Она если на мужика глаз положила, то все. А если в постель затащила, считай, пропал.

— Да ладно тебе. С кем не бывает. Мужик есть мужик.

— Я бы так не сказал. Если Полина поймет, что ты ей просто воспользовался, она тебе жизни не даст. И твою семью разрушит, и карьеру твою под откос пустит. Не ты первый, брат. Сладкая она штучка. Мало кто мог устоять, понимаю. Она и меня одно время пыталась обхаживать.

— Посмотрим. Если пикнет, я ее сам со свету сживу.

— Кажется, наш пациент просыпается.

— Ага. Точно. Давай звони его врачу. Пусть приходит.

— Сейчас.

— Максим, слышишь меня?

— Да, — чужим голосом ответил я.

— Вот и хорошо. Глаза можешь открыть?

— Не знаю.

Я попробовал. Открылись с трудом. Огляделся немного, когда зрение сфокусировалось. Висели капельницы. Пищали дозаторы.

— Где я? Что со мной случилось?

— Где, где. В реанимации. Тебе язву в желудке зашивали. Везучий, блин. Был бы не у нас — не успели бы довезти.

— Откуда язва-то?

— Это ты у врача спросишь. Сейчас она придет.

Врач-реаниматолог вышел.

Мне стало совсем плохо. Что же это такое? Почему все это на меня валится? Сердце пересадили. Стимулятор поставили. Так еще и язва какая-то. И опять эта проклятущая реанимация. Боже, я так больше не могу! За что ты меня так наказываешь?!

Слезы потекли по щекам.

Через некоторое время пришла Елена Николаевна.

— Здравствуй, Максим.

— Здравствуйте.

— Как себя чувствуешь?

— Сложно сказать. Плохо, наверное.

— Проблема в том, что мы боялись отторжения на фоне отмены лекарств, пока тебя зашивали. И такролимус в капельницах у нас закончился некстати. Пришлось срочно заказывать. Тебе сейчас пока есть нельзя. Еду будешь получать также через капельницу в виде раствора. Вещь малоприятная, но что поделаешь. Вообще это вносит значительные коррективы в наше лечение и твою выписку. Это самое питание сильно повышает уровень сахара в крови. Боимся, как бы диабет не развился у тебя, и не образовывались сгустки крови. Инсулин сейчас будем колоть каждый день.