Сергей Докучаев - О всех, забывших радость свою

— А насколько далеко отодвинулись сроки выписки?

— Сложно сказать. Теперь в любом случае еще одну биопсию нужно будет сделать. Кровь наблюдать. Концентрацию такролимуса. Гастроскопию делать, чтобы посмотреть, как заживает язва.

— А откуда она взялась-то?

— Таблетки. Осложнение.

— Понятно.

— Ты плакал, что ли?

Кивнул.

— Это полезно, но не увлекайся, — сказала она улыбаясь. — Давай, лежи. Завтра мы тебя заберем к нам.

— Хорошо. Спасибо, — сказал я. — А как долго я тут пробыл?

— Сутки.

— Сутки…

Она ушла.

После нее зашла медсестра.

— Нужно чего? — спросила она, доставая из пачки тонкую сигарету. — А то я покурить тогда пойду.

— Нет, — сказал я. — Все хорошо.

— Ладно.

В палату вошел один из двоих врачей, голоса которых я слышал до этого:

— Полин, мне нужно с тобой поговорить.

— Что такое, Павел Игоревич?

— Ты, надеюсь, понимаешь, что было между нами — это просто случайность. Нам было хорошо и все.

— Нет, Павел Игоревич, не понимаю.

— Что ты начинаешь Ваньку валять? Все ты понимаешь, — зашипел на неё Павел. — Я женатый человек. Мне проблемы не нужны.

— Павел Игоревич, за свои поступки нужно отвечать. Если у вас чешется в одном месте ночью и если вам не хватает жены, то это ваши трудности. Я вам не дешевка какая-нибудь, чтобы поматросить и бросить.

— Да ты стерва паршивая! Убирайся отсюда. Ноги твоей завтра же не будет тут!

— Да что ты, кобель, сделаешь? А?! Жене своей настучишь на меня? Что ты ей расскажешь? Как тискал медсестру ночью, пока она дома глаз не смыкала с ребенком? Давай. Я посмотрю на тебя тогда.

— Заткнись!

— Милый, что ты так разошелся? Нам же ведь хорошо было? И вчера, и три дня назад, и месяц назад.

— Уйди и только попробуй что-нибудь рассказать своим подругам или моей жене!

— Полиночка хочет новый телефон, — дерзко сказала она и вышла, оставив врача глотать воздух от бессилия.

«Неужели закончилось, — подумал я. — Что с миром происходит? Лежит пациент в реанимации, как рабочий материал, а вокруг него такие страсти кипят. Как же он работает с такой жизнью нервной? И эта тоже хороша. Телефон ей новый. Сама ведь соблазнила, а теперь шантажирует. Жену только жаль его. Не знает ничего. А может и догадывается».

Тут я обратил внимание, что за окном идет дождь. Неужели весна пришла? А какой сейчас месяц? Март вроде должен быть. Или февраль еще? С сосулек, наверное, сейчас капли слетают на мостовую. Коты повылезут лапы мыть и на кошек поглядывать. Воробьи скоро зачирикают в парках.

Тут реанимационный бокс залило светом. Лучи пробились сквозь жалюзи, и сквозь них стали видны частички всякой пыли. Впервые за прошедшее время меня переполняло чувство радости. Причем внезапно. Без причины. Что это может быть? И уже капельницы мне казались такими родными и милыми. Дозаторы уже не пищали надменно и противно, а мерно поскрипывали.

Простыни. Какие же тут мягкие простыни. Боль. Я весь разрезан, выпотрошен и вновь зашит. Ну и ладно. Можно ведь и так жить. Главное — жив.

Вернулась Полина. Села за стол, открыла журнал и начала что-то писать.

— Полина действительно красивая девушка. Мешки под глазами, морщинки на лбу, легкий румянец. Красивая девушка.

— Ты чего, парень? Бредишь, что ли? Какая я тебе красивая?

— А? Что? Я вслух, что ли, говорю?

— Ага, вслух, — она смягчилась. — Понимаю тебя. Без женщины нелегко. Жена, девушка есть?

— Не знаю даже. Жена была. Сейчас, может, и нет уже.

— Это как так?

— Не знаю. Вот так.

— Ну, ты ее любишь?

— Кого?

— Ну, жену свою?

— Люблю.

— Так почему ее может не быть?

— Я подал на развод. На словах, правда, пока.

— Любишь и подаешь на развод? Ты чего, с ума сошел?

— Нет вроде. Просто так вышло.

— Ты мужик или кто? Если женщина уходит от мужа, то в этом виноват только он и никто больше.

— Не знаю, кто я сейчас. Я похож сейчас на мужика?

Она подняла глаза и посмотрела на меня. Потом встала и подошла к кровати. Откинула одеяло в сторону, оголив меня по пояс.

— Ну, что у нас тут.

Я молча наблюдал за ней.

— Так-так. Все вроде на месте. Ничего лишнего не отрезали.

Она начала легонько вести пальцами по ноге, начиная от пятки. Нежно так, еле касаясь кожи. Так нежно, что у меня внутри резко что-то забурлило. Ее пальцы двигались все дальше и дальше к паху, и с каждым сантиметром я ощущал, как кровь быстрыми потоками несется от сердца к животу и ниже. По телу побежали мурашки.

— Ну вот, а говоришь не мужик. Смотри, какой ты чувствительный. Вон как приборы запищали.

— Хватит.

Она снова накрыла меня.

— Если хочешь, конечно, я могу закончить дело. Помочь, а то будешь, мучиться лежать теперь по моей вине.

— Нет, не нужно. Спасибо. Сейчас само успокоится.

— Ты за жену свою борись, раз любишь.

— Сложно все. Я сам запутался.

— Говорю тебе, Максим, верни ее. Иначе потом пожалеешь.

— Может быть, вы и правы.

— А если что — я тебе свой телефончик оставлю. Позвонишь, если будет скучно. В кино сходим, кофейку попьем. Я теперь вроде свободна. Думаю, ты слышал.

— Слышал. Хорошо. Может, как-нибудь.

Она опять уселась за стол и начала что-то писать в журнал.

Больше мы не разговаривали.

Я лежал и думал про себя о том, что она сказала.

«Может, действительно я виноват во всем? — подумал я. — Слабость свою показываю?»

В обед приходил хирург, который делал операцию. Сказал, что мне повезло (хотя последнее время я только и слышал — мол, везунчик, родился в рубашке), что еще бы немного — и все.

— Проколов всего два. Делали роботом. Зашили все очень качественно. Нужно будет через месяц сделать гастроскопию. Будешь пить омепразол месяца три-четыре, а потом только в периоды обострений погодных.

Похлопал меня по плечу и ушел. Я попытался заснуть — ощущение внеземной радости меня покинуло, и я думал поспать, чтобы скоротать как-то время. Вернулась грусть. Простыни опять стали сырыми и жесткими, капельницы и дозаторы — ненавистными. Мир вновь отвернулся от меня.

Заснуть не получалось. Боль внизу живота терзала. Было невыносимо тяжело дышать, ворочаться. Зашитая грудина болела. Под повязкой сочилось. Врачи даже предупреждали, что могут опять разрезать и шить по-новому, если не затянется. Ощущение, что меня всего акула погрызла. На груди шрам, на левом плече — шов от стимулятора, на животе и справа между ребер — отверстия. На шее трубки от катетера пришиты, к запястью датчик какой-то. Боже мой, за что мне это все? Что я сделал не так? Почему ты молчишь?

Меня перевели в отделение утром. Через несколько дней мои шрамы начали затягиваться. И на груди, и на животе. Мне снова разрешили выезжать на каталке в коридор. В шапочке и повязке на носу.

Еще через неделю, при помощи отца, я начал вставать и ходить по палате. В двадцать лет опять учиться ходить, как ребёнок… Кто бы подумал? От кровати до окна. Отдых и назад. Так по пять раз. Потом отдых большой и опять заново. Прошла еще неделя, и мне разрешили принимать пищу самому. Жидкую, кашеобразную пищу, печеные яблоки. Хотя почти пятьдесят таблеток в сутки мне заменяли еду. Есть вообще не хотелось.