Сергей Докучаев - Глиняный сосуд

Максим, не поворачивая головы, скомкано ответил:

— Пакет кефира, пожалуйста.

— Проще сбежать от трудностей. Понимаю.

— Кефир не завезли. Машина в дороге сломалась.

— А что случилось, Клав? — донесся до Максима еще один женский голос.

— Жену бросил, представляешь.

— Кто?

— Да вот, — ответила Клава, демонстративно указывая на парня пальцем-кабачком.

«Нужно бежать», — пронеслась шальная мысль в голове Максима.

— Я Катеньку знаю с малых лет!

Он, что было мочи, направился к выходу, боясь даже оглянуться на растущую великаншу в очках с редкими волосками на подбородке. А великанша брюзжала на весь рынок, закручивая вокруг себя вихрь.

«А ведь каждое воскресенье эту бывшую комсомолку я вижу в храме», — пронеслась в голове печальная мысль.

Только около подъезда он сбавил шаг и стал дышать спокойней, боясь, чтобы не вылетели скобы в грудине. Где-то рядом меняли асфальт. Подобно болотному оводу жужжал дизельный компрессор, отравляя и без того загазованный московский воздух. Пронеслась, ставшая уже привычной, карета скорой помощи.

Еще из-за двери он услышал трезвон, но, пока доставал ключи и открывал замки, трубку повесили. Максим аккуратно снял кроссовки, все еще осторожничая со швом, вымыл руки, и пошел на кухню. Оторвал кусок лепешки, макнул в соль и засунул в рот. Приступ тошноты не заставил долго ждать. Пришлось сесть на стул, выплюнув частично пережеванный хлеб в ладонь.

«Тут как бы не пришлось еще что-нибудь менять из органов» — подумал он.

Зайдя в комнату, Максим открыл шкаф, вынул из блистера четыре капсулы, напоминающие личинки майского жука, и вернулся на кухню. Налил в стакан прохладной воды, выдавил туда несколько капель лимонного сока, глубоко вздохнул, будто собирался нырнуть под воду и положил первую капсулу в рот. Оставив на небе налет химии, капсула только с третьего раза провалилась в пищевод и покатилась валиком прямиком в желудок. Максим мог почувствовать, как она приминает одну за другой ворсинки эпителия.

«Какая же гадость, — морщась, подумал Максим. — Кто только придумал такие большие таблетки?»

С трудом проглотив оставшиеся пилюли, он взял в руки телефон и набрал номер ординаторской. После несколько длинных гудков трубку сняли:

— Пересадка.

— Елена Николаевна?

— Да.

— Это Максим Еременко. Здравствуйте.

— А, Максим, здравствуй. Ну как твои дела?

— Елена Николаевна, последнее время ощущаю перебои в сердце. Как дернет, так сразу в пот бросает и слабость в ногах. Что это может быть?

Она немного помолчала в трубку и потом вдумчиво ответила:

— Нужно через год попробовать отключить кардиостимулятор. Может свой ритм появится. А сколько раз в день стул?

— Раз или два. Последнее время, правда, с ним не все гладко.

— В общем, в понедельник приезжай на кровь. Возьмем анализы и посмотрим что к чему.

— Хорошо, Елена Николаевна.

— До понедельника, пациент, — сказала врач и повесила трубку.

— До понедельника, — пробубнил пациент, и его взгляд, гуляя по комнате, остановился на черно-белых семейных фотографиях.

Положив трубку, он подошел к фотографиям ближе. Поблекшие, исцарапанные вдоль и поперек, с замятыми уголками фотокарточки родни. На одной из них мама стояла рядом с бабушкой и дедушкой. Маме было лет десять. На другой фотографии праздновали ее шестидесятилетие. Сложно было представить, что эти девочка и женщина — один и тот же человек.

«Как мало у человека времени…» — пронеслась мысль в голове.

Максим дотянулся до телефона, нашел номер Алены и начал писать сообщение:

«Хорошо, Алена. Давайте встретимся в кафе „Босфор“ вечером. Оно одно в городе».

Клик. Сообщение ушло. Через минуту пришел ответ. Клик:

«Очень рада, Максим, что вы все-таки согласились. Буду вовремя. До встречи».

Через десять минут дверь захлопнулась. На столе, под стаканом с недопитым чаем, лежала записка:

«Пап, котлеты в холодильнике. Ушел гулять. Буду скорей всего поздно. Мам, не названивай. Таблетки взял».

Заводское кладбище было чуть ли не единственным местом в районе, где под раскидистыми ветвями старых, но еще крепких деревьев люди укрывались от палящего солнца. Поскольку вся зелень поблизости превратилась в асфальт и бетон, именно кладбище стало для Максима отдушиной. Здесь он гулял между могилами, каждая из которых хранила свою тайну, читал на лавочках, размышлял. Мертвецы ему не мешали, и он им не мешал. Они были одинаково бесчувственны как к советскому памятнику из мрамора, увенчанному пятиконечной звездой, так и к простому деревянному кресту. Они никуда больше не спешили, как и сам Максим.

Как-то он прочитал эпитафии на двух могилах, находящихся на противоположных концах погоста. В старой части кладбища, на плите молодой девушки, не дожившей пару лет до полета Гагарина, были высечены такие слова: «Ничего дальше нет. Ничего мне теперь не нужно, ни твоей любви, ни тебя».

На плите другого человека, судя по годам, родившегося еще при жизни Льва Толстого, а умершего, когда советская власть разрешила печатать Андрея Платонова: «Прошу жалеть и любить друг друга, помогать взаимно в материальной и духовной нужде. Где мир и любовь — там Бог, там радость и спасение. Слава Богу за все». Могила была вся заставлена корзиночками с живыми цветами.

Эпитафии наводили на размышления о скоротечности жизни. Максиму становилось не по себе от мысли, что и он уже мог стать жертвой тления на этом кладбище. Проходя мимо его могилы, люди думали бы: «Что это был за человек? Добрый или злой?»

И единственное логичное объяснение, почему сердце в груди (пускай и донорское) еще бьется, вытекало из любви Бога к человеку, а уж точно не из справедливости. Жизнь продлена для понимания чего-то важного. В этом он теперь не сомневался.

Максим кинул мякиш хлеба воронам, вечным обитателям кладбища, потом открыл комментарии к Евангелию от Матфея, отложил закладку в сторону и стал по обыкновению читать:

«19:21. Иисус сказал ему: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною.

Господу понравился юноша, который жил по заповедям закона Моисеева. Но этот закон, по слову апостола, никогда не мог сделать совершенными приходящих (Евр. 10: 1). Ветхозаветный закон хотя и открывал возможность праведной жизни, но не исцелял от страстей. Ибо есть два уровня духовной жизни. Один — достижение спасения, другой — духовного совершенства и уже на земле переживания благ Царства Божия, скрытого внутри человека (Лк. 17: 21).

Первый уровень заключается в исполнении заповедей, в покаянии, в борьбе с похотью плоти, похотью очей и гордостью житейской (1 Ин. 2: 16). Ибо «страсти, — как говорит святой Исаак Сирин, — служат преградою сокровенным добродетелям души» (Слова подвижнические. Слово 72). Правильное прохождение этого пути приводит христианина к познанию поврежденности человеческой природы, своей греховности и неспособности искоренить страсти без помощи Божией. Преподобный Петр Дамаскин при этом указывает, что первым признаком начинающегося здравия души является видение грехов своих бесчисленных, как песок морской. Как писал преподобный Симеон Новый Богослов: «строгое же соблюдение заповедей научает людей сознавать собственную немощь»; На этом пути верующим приобретается главное в духовной жизни — смирение.