Ольга Птицева - Зрячая ночь. Сборник [СИ]

Дед на порог не пускал всех этих свидетелей не пойми чего. Он официальной-то церковь избегал, что говорить про весь этот сброд. Но книги были. Лежали передо мной, пестрели обложками, пахли влажной бумагой и дешевой печатью.

Как много узнаешь о человеке, когда он вдруг умирает, не успев подобрать концы той жизни, что есть у всех, — скрытой от остальных. Как крестик, запрятанный между рубашками в шкафчике, как две свечки, оплывшие, почти огарки, аккуратно завернутые в бумажку, на которой уже и не разобрать, что нацарапано слабой рукой. Все это не могло принадлежать моему деду, но принадлежало.

Так что, отыскав среди прочего хлама гипсовый череп с ехидной усмешкой и отломанным рогом, я почти не удивилась, даже отставила его в сторону, этой вещице было не занимать странного, даже жуткого шарма. Уж кто-кто, а он прекрасно вписывался в чертовщину, творящуюся кругом.

Будь рядом Мишка, мы бы, наверное, уже хохотали в голос, строя небывалые предположения, как все это могло оказаться в шкафу. Но Мишка все не приезжал. Я то и дело замирала, прислушиваясь, не заруливает ли ко двору машина. Но двор, да и всю деревню, затопила тишина. Ни голосов, ни шума, ни птичьего пения. День скатывался к вечеру, так и не начавшись толком. Надо было, наверное, бросить все и разыскать почту, чтобы позвонить домой. Но делать этого отчаянно не хотелось, Мишка уже в пути, может, и мама тоже. Чего таскаться по пустынным улицам, когда можно дождаться их здесь, имитируя активную деятельность.

Когда вещи закончились, я осталась с двумя огромными мусорными пакетами и жалкой коробочкой с тем, что заберется домой. Гипсовая голова черта стояла на полке, насмешливо на меня поглядывая. Кошка пару раз подходила ближе, нюхала то одно, то другое, фыркала и чихала, но во двор не шла, а терпеливо ждала, когда я закончу.

Я почти не обращала на нее внимания, но мне было приятно знать, что она рядом. С ней, живой и мягкой, в этом доме становилось чуть спокойнее. Видимо, дед тоже страдал от одиночества, скрывшись тут ото всех, если завел ее. Или нашел. Или позволил поселиться рядом, а может, просто принял ее, как данность. Как решение сил, куда более мудрых, чем он сам.

Разбирая старые вещи, я натыкалась и на знакомые с детства, они, словно привет из далеких времен, ладно ложились в ладони. Старая пузатая юла, Мишкин самолетик, мамино домашнее платье. Я вертела их, нюхала, гладила, и память оживала перед глазами. Мы были здесь чертовски счастливыми. Мы все. Даже мама. Возможно, нигде больше нам не бывало так хорошо. И уж точно не будет впредь.

С уходом деда все изменилось, просто мы, запутавшиеся в ежесекундных бедах, пока этого не почуяли. Самое важное легко упустить в погоне за последней электричкой и глобальной распродажей в супермаркете. А когда спохватишься, время упущено, зато ты сидишь в вагоне с охапкой цветастых пакетов, в которых нет ничего, что могло бы тебя спасти.

На смену вещам пришли чемоданы фотографий. Я заглянула в спальню, втайне надеясь, что и зеркало, и кровать исчезнут, а на смену им вернется узкая тахта. Но доброго чуда не произошло. Маки равнодушно краснели на белом поле покрывала. В зеркале отразилась пыльная я. Короткие волосы мотались у лица. Я провела по ним ладонью, чуть потянула за кончики, но прядка, словно пружина, выскочила из пальцев и стеганула меня по уху.

Вид был так себе. Тонкая шея покрылась мурашками. Но сделанного не воротишь. Я бросила последний взгляд на отражение и потащила чемодан в комнату. Как только крышка со скрипом откинулась, я забыла и о потерянных волосах, и о всех странностях, что преследовали меня в этом доме. Чемодан был заполнен нами. Нашей историей. Семьей, которую я целый год отвыкала называть своей.

Маленькая девочка Лена в пышном платьице кусает огромный ломоть арбуза, а сок медленно стекает по ручкам на подол. Резиновая кукла разглядывает книжку, которую Леночка ей протягивает. Вот Лена стоит у березки, прижимаясь щекой. И сразу я, тоже маленькая, уже не младенец, но еще карапуз. В полосатом комбинезоне, в кулачке зажат палец хохочущего Мишки. А тут я чуть старше, пытаюсь сорвать яблоко с низко опустившейся тяжелой ветки. И снова Миша — стоит во дворе, придерживая ногой самокат.

Это все были мы, счастливые, хохочущие, живые. Именно те, кого дед любил. Такие, какими он нас видел.

Фотографии шли вперемешку. И это было странно, дед всегда разбирал их по годам, педантично записывая даты на обратной стороне. Теперь же 1976 граничил с 1960, а 1990 с 2016. На этом снимке я первый раз запнулась. Его сложно было назвать удачным — смазанный фокус, засвеченная картинка. Дед сфотографировал старую завалинку у двери. Я поднесла снимок к лицу, чтобы разглядеть его, взгляд долго не мог сфокусировать, но в итоге, я смогла разобрать знакомые кусты смородины и покосившуюся балку, на которой держался козырек. Но было что-то еще. Снятое в движении, оно смазанным пятном уходило за край снимка. Я подошла к окну, кошка молча последовала за мной. Так мы и застыли — я с фотокарточкой в руках и она, трущаяся о мою ногу.

На улице стоял пасмурный вечер. Где-то вдали уже гремели первые раскаты грома. Из-за низких туч невозможно было разобрать, который час. Я уже хотела достать мобильник и включить в нем фонарь, когда тусклый луч солнца пробился через серую завесу и упал на край снимка. Это продолжалось меньше секунды, но я успела разглядеть. На фотографии, кроме завалинки и куста смородины, отпечаталась чья-то рука. Кто-то в последний момент выдернул ее из кадра. Но снимок уже был сделан. И узкие пальцы с тяжелым кольцом остались на нем.

Когда лист фотографии вдруг задрожал, мне показалось, что в комнату ворвался ветер. Но на улице царил предгрозовой штиль. Это моя рука мелко дрожала от внезапного страха. Холодный пот выступил на лбу. Я вытерла его, опираясь на подоконник второй рукой. Кошка смотрела на меня снизу вверх, внимательно и серьезно. Узкая мордочка выражала то ли сочувствие, то ли банальный голод. Кто разберет кошку, которой, может, и нет на свете?

— Ничего страшного, правда? — Голос фальшиво дрожал. — Ну захотел дед сфоткать соседку, а она, дура старая, отошла… отпрыгнула… да я откуда знаю, как так вышло? Может, дед камеру уронил, а не соседка кадр испортила?

Кошка нервно дернула лапой и принялась ее вылизывать, мол, себе бы хоть не врала, девка-городская, а я-то чего? Я кошка, что с меня возьмешь?

Я отбросила снимок и рванула к чемодану. Карточки посыпались на пол, стоило только начать их ворошить. Но чем больше я копалась, тем чаще натыкалась на странные, смазанные, жуткие кадры. Дед постоянно фотографировал дом изнутри и снаружи, а еще калитку и завалинку, заросли смородины, даже старый колодец в самом углу участка. На них то и дело появлялась кошка, она внимательно смотрела в кадр совиными глазами, и тогда фотография выходила четкой и ровной. Можно было подумать, что дед снимает странный арт-проект про деревенскую жизнь.