Ольга Птицева - Зрячая ночь. Сборник [СИ]

Если бы я не скулила от паники, колышущейся внутри, то засмеялась бы в голос. Дед. Снимает. Арт-проект. Сдохнуть можно от смеха. Но я была ближе к кончине от ужаса.

Потому что на других снимках — мутных, смазанных, пересвеченных — кошки не было. Но была она. Наша соседка. То нечеткая тень вдовьего платья, то воронов рукав, то прядь седых волос в самом углу кадра. Вот она стоит за стеклом, а дед слепит окно вспышкой. Вот ее тень виднеется в проеме входной двери. Но чаще всего она сидела на завалинке. Дед снимал ее украдкой, получалось плохо, но он снова и снова делал это. А я никак не могла понять, зачем?

Что за странная мания скрывалась в нем к этой старой женщине? Может, он когда-то был влюблен в нее? Может, наоборот ненавидел и желал запечатлеть миг ее увядания? Может, они дружили? Тогда почему она все время портила снимки, ускользала из кадра, скрывалась во тьме? Не любила сниматься? Почему тогда не попросила деда перестать, если уж они были так близки? А может, она его преследовала? Может, она его пугала? Может, приходила каждый вечер к его двери, стучала, сводила с ума разговорами, спаивала яблочным своим компотом?

И тут же на следующем снимке я разглядела его — белый бидон с красным маком на пузатом боку. Крик застрял в горле, я обхватила шею руками, пытаясь ослабить хватку паники, но та уже захлестнула меня, опрокинула навзничь. Все сошлось. Сумасшедшая соседка и деда свела с ума. Что могла подмешать она в варево, одному Богу известно. Но действие этой забористой дряни я испытала на себе. Панические атаки, страшные сны, постоянная усталость и ломота во всем теле. Даже ножницы, которые мои же пальцы прижали к дрожащей венке на шее. Это не было последствием депрессии. Старая сука меня травила! Точно так же, как деда.

Жалость к нему, испуганному, потерянному, решившему, что так приходит старческое слабоумие, сбила меня с ног. Я тяжело осела на ворох фотографий. Бедный дедушка пытался снимать все, что видит, но галлюцинации мешались с правдой, бабка ускользала с фотографий, а белая кошка, будь она хоть сто раз умницей, никак не могла ему помочь.

А старая стерва, наверное, потирала свои сморщенные ручонки, наблюдая, как слабеет дед. Конечно, это она нашла его мертвым. Она ждала этой смерти, она делала все, чтобы ее приблизить. Это она в ней виновата!

Панику сменил гнев, он распирал меня изнутри. Я хотела вскочить, найти эту тропку, ворваться в дом к сумасшедшей соседке и вырвать все ее жалкие космы. Но взгляд упал на фотографию, лежащую у моих ног. И я застыла, как жена Лота, соленая от непролитых слез. Я уже видела этот снимок, одна из его копий лежала в заветной дедовской коробке из-под бритвы.

Пятилетняя мама спускалась с крыльца, красивое платье, ножка в сандалике тянет носок. С края фото к ней тянулась женская рука, только этот снимок был обрезан чуть выше. И на нем можно было разглядеть, что средний палец бабушкиной руки оттягивал тяжелый перстень. Фото было черно-белым, но я точно знала, камень в нем красный, цвета мака, распустившегося зрячей ночью.

Почти не дыша, я начала листать старые фотографии мамы. И теперь я замечала, что почти все они обрезаны чьей-то усердной рукой. Какие-то почти незаметно, какие-то варварски. И на них нет-нет, да мелькала знакомая ладонь, знакомый перстень и даже локоны длинных волос. Почему-то я была уверена, что волосы эти неотличимы от тех, что валялись на полу ванной. Тех, что я отрезала так же яростно, как кто-то кромсал снимки. Снимки моей бабушки.

Когда в дверь постучали, мне показалось, что я вынырнула из омута тяжелой воды. Я будто и не дышала все эти часы, которые провела в плену старых снимков, открывая прошлое своей семьи с новой, тревожной стороны. Я поднялась на ноги, кошка, успевшая задремать, тут же открыла глаза и тоже подскочила. Стук повторился.

Это мог быть Мишка, добравшийся наконец до деревни. Или мама, решившая поехать своим ходом, чтобы оказаться здесь раньше поломанной машины. Или они вдвоем — улыбающиеся, веселые, с сумками съестного. Могли, да. Но я точно знала, кто стоит на пороге.

Кошка зашипела, стоило мне подойти к двери. Я обернулась, она стояла у распахнутого чемодана, скреблась когтями о карточки, шерсть на ее спине топорщилась, глаза мерцали в сгустившейся темноте.

— Ну чего ты? — Я шептала, сама не зная почему. — Тише, это бабушка пришла…

Слово легко вырвалось из меня, и я тут же уверилась в сказанном. Конечно, это бабушка. Не страшная ведьма, а родной человек. Просто жизнь такая длинная, такая сложная. Если я за двадцать лет успела так сильно запутаться, что могли наворотить бабушка и дед за свои годы? Любая ссора может вылиться в годы разлуки. Так случилось и с ними. А когда дед понял, что время его на исходе, то уехал к любимой женщине, чтобы провести с ней все дни, оставшиеся ему. История, прекрасная и печальная, сложилась в моей голове. И я поверила в нее.

Раздался третий стук, я распахнула дверь.

— Здравствуй, бабушка, проходи.

И она засмеялась молодым своим смехом, и сделала шаг на порог. В тот же миг кошка вихрем пронеслась мимо нас, слетела со ступенек и скрылась в темной ночной траве.

— Туда тебе и дорога, — бросила ей во след бабушка, а потом посмотрела на меня, в прозрачных глазах мерцал огонек свечи, которую она несла пред собой. — Здравствуй, внученька, здравствуй. Сама догадалась?

— Сама.

— Молодец… — Она продолжала стоять в дверях, на улице свистел ветер, предвестник бури, и он тут же ворвался внутрь, зашелестел снимками, разбросал их по углам.

— Заходи скорее! — Мне хотелось обнять ее, но бабушка только подалась вперед, не переступая через порог.

— Я правда могу войти? — переспросила она, свеча вздрогнула на сквозняке.

— Конечно можешь! — Я даже рассмеялась, так легко стало на сердце. — Это ведь и твой дом!

— Мой дом… — медленно проговорила бабушка и наконец улыбнулась мне, делая шаг. — Ну, коль три раза позвала, я войду.

Дверь тихо закрылась за ее спиной. А мы замерли друг перед другом. Внучка и бабушка. Бабушка и внучка. Теперь я заметила, что мы были одного роста, одинаково узкие в бедрах и плечах, тонкая шея, высокий лоб, нос, чуть больше, чем хотелось бы, зато с красивой горбинкой. И глаза. Глазами мы тоже были похожи. Только мои еще не успели стать прозрачными от слез, которые проливает каждая женщина на своем пути.

— Здравствуй, — повторила бабушка. — Тося моя… Тосечка.

Я не знала, что ответить. Потянулась ладонью и взяла ее за свободную руку. Тяжелый перстень мерцал в неровном пламени свечи.

— Я по нему тебя узнала. По кольцу…

Бабушка кивнула, будто всегда была уверена, что так и случится.

— А ты? Ты сразу поняла, кто я?

— Конечно поняла. Ты — это я. Одна кровь. Как не узнать.