Ольга Птицева - Зрячая ночь. Сборник [СИ]

От ее слов меня пробрало морозцем. Хотя в них не было ничего странного. Мы с ней и правда оказались подтверждением слов о родстве. Такое сходство возможно лишь по праву единой крови. Потому я кивнула, соглашаясь.

— Мы с тобой так похожи… Даже жутко.

— Ничего тут бояться. — По ее лицу прошла тень. — Тоже удумала! Ты моя, чего бояться теперь?

Меня никто не называл своей. Только Мишка, но так давно, что почти никогда. А бабушка сказала это легко и просто, как что-то само собой разумеющееся. Мы одной крови, а значит я ее. И мне нечего бояться.

— Что же мы стоим-то? — Моя жалобная улыбка отразилась в спокойных, прозрачных глазах.

Я не знала, как вести себя с ней, движения стали суетливыми, я потянула ее к кухне, потом вспомнила про осколки на полу, хотела посадить на диван, но тот был слишком узким для двоих, потому мы застыли на входе, я даже вспотела от неловкости.

— Ты чего мечешься? — Бабушка покачала головой, и только тогда я разглядела, что она пришла без платка, ее седые волосы свободно падали на плечи, сверкали на вдовьем платье. — Уже все свершилось. Третья ночь самая зрячая. Маков цвет пошел, нечего метаться. — Она высвободила ладонь и провела ей перед моим лицом. — Тсссс… Тихо-тихо… Тсссс…

И я тут же успокоилась, словно внутри переключился рубильник. Сделала вдох, сделала выдох, улыбнулась, спокойно и широко, и правда, чего суетиться? Счастье же! Семья соединилась.

— Умничка… — Бабушка смотрела на меня строго, но одобрительно. — Пойдем, покажи мне комнату…

— Какую?

Она глянула на меня, решая, доверить ли свою тайну.

— Мою комнату, глупая. Покажи мне ее!

Новый кусочек головоломки встал на свое место. Вот почему дед сменил солдатскую тахту на роскошную кровать, вот откуда в его спальне зеркало. Эти вещи принадлежали бабушке. Как и барахло в шкафу, как странный маковый сервиз и стопки макулатуры. С ними бабушка вернулась в дом, из которого ушла сорок лет назад.

— Пойдем. — И протянула ей ладонь.

Она крепко сжала ее. Мы рассекали тьму общей комнаты, бабушка на два шага впереди со свечей в руке, я, глупо улыбающаяся темноте, следом. На улице уже вовсю гремело, но дождь никак не начинался. Я чувствовала электричество в воздухе, слышала, как скрипит дом на ветру, но это лишь обостряло мое счастье, внезапное, а от этого особенно упоительное.

— Расскажи мне… — начала я, пока не решив, о чем именно спрошу.

Но бабушка нервно дернула плечом, призывая к тишине, и ускорила шаг. Когда мы подошли к двери, она остановилась и шепнула мне:

— Зайди первой…

— Что?

— Зайди первой, расскажи, что ты видишь…

Она явно волновалась перед встречей с вещами, помнящими ее молодой. К тому же, в этой комнате умер ее любимый мужчина. Но я уже была там. Потому легко вошла, потянулась к выключателю, но бабушка сунула мне в руку свечу.

— Не нужно света, вот… Нам хватит.

— Но темно же! — Мне стало не по себе, в отблесках огня лицо бабушки заострилось, стало хищным.

— Там гроза, глупая, нельзя зажигать свет в грозу…

Я закивала, соглашаясь. Ну, конечно! Кто зажигает лампу в такую непогоду? Да и свечка в моих руках освещала комнату, разгоняя тьму по углам.

— Что ты видишь? — шепнула бабушка, продолжая стоять в коридорчике.

— Тут… Тут большая кровать, она очень мягкая… На ней белое покрывало с красными цветами…

— Маками! — подсказала бабушка.

— Да, целое маковое поле… — Горло пересохло, я помолчала, собираясь с мыслями. — А напротив стоит зеркало. Старое-старое, мутное такое… В резной рамке.

— Подойди к нему!

Происходящее становилось все более странным. И жутким. Но я послушно шагнула на мягкий ковер, только воск закапал вниз, будто чьи-то горячие слезы.

— Оно холодное? Зеркало. Дотронься…

Я протянула руку и в отражении увидела, как она дрожит. Зеркало было ледяным. В его глубине тонула девушка с испуганными, ввалившимися глазами, одной рукой она держала свечу, а другой прикасалась к кончикам пальцев своего отражения. Бесконечный зеркальный коридор рождало пламя свечи в моей руке, он завораживал, я растворялась в нем, теряя себя. Потому и не заметила, как позади оказалась бабушка.

Она провела по моим волосам тяжелой ладонью. Ее отражение повторило жест, я из зеркала испуганно вздрогнула в ответ. Пламя качнулось.

— Тихо-тихо… Я заберу твой страх. Ты больше никогда не будешь бояться. Ты же много боялась в своей жизни, Тося?

— Да.

— Расскажи мне, чего ты страшилась сильнее прочего?

— Темноты, тишины… одиночества.

— А еще?

— Дурных новостей.

— А больше всего? Только подумай хорошенько.

— Себя. Больше всего я боюсь саму себя.

Это не я, это отражение говорило моим голосом, это оно открывало рот, это оно двигало языком, потому сказать правду стало так просто.

— А если я скажу, что все это глупости? Что ты не сумасшедшая, что увиденное тобой, даже самое странное и жуткое, существует, просто с другой стороны…

— С другой стороны чего?

— Зеркала, моя дорогая, с другой стороны этого зеркала. И там ты всегда будешь любимой, понятой и прощенной. Ты же хочешь прощения, Тося?

— Да.

— Но ты сотворила много бед. Ты причинила так много боли… — Она покачала головой. — И глупостей много. Волосы вот обрезала. Зачем?

Я судорожно вдохнула, а выдохнуть уже не могла.

— Давай я тебя гребешком почешу, они и вырастут, а? — Отражение пошло рябью, мгновение, и старый гребень оказался в ее руках. — Маков гребешок для маковой внучки. — Она провела зубьями по обрезанным волосам, и те вдруг стали расти по чуть-чуть, но очень споро. — Знаешь, почему мак?

— Нет. — С каждым ее движением я все глубже погружалась в дурманный покой, и мне не хотелось бороться с этим.

— Потому что нет и не будет у нас другого цветка. Мак усыпляет, дорогу снам отворяет. Что увидится зрячей ночью, тому и бывать…

Я вздрогнула, помотала головой, пробуя собраться с мыслями. Отражение бабушки в зеркале нахмурилось.

— Не вертись!

— Бабушка, мой сон не должен сбыться… Бабушка! Там Мишка… Он умирает…

Про маму я и не вспомнила, и бабушка это поняла, губы растянулись в злой ухмылке.

— Не сладилось с матерью, Тося? Не твоя вина. Две бабы в доме к сворам. А коль в двух кровь моя… так и до беды недалеко.

Услышанное пронеслось по мне подобно молнии за окном. И тут же раздался гром.

— Значит, наши с мамой ссоры…

— Говорю, не твоя вина. А вот брата ты сама отвадила, не простит он тебя. Пока живы будете.

Она все водила по моим волосам гребнем, но я боролась со сном, судорожно соображая. В каждое ее слово я поверила сразу. Все, что говорила она, все, что вторило отражение, становилось единственно верной истиной. А значит сон сбудется, Мишка умрет и простит меня в момент, когда сердце его остановится.