Анастасия Алейникова - Колебания

Росли дети. Рос Дима, и Саша, и Алексей, и Илья, и Егор, и быт окружал их, и они были его частью. Но жизнь настоящая — как и семья — были, однако, не в этих комнатушках, где хорошо было только поесть или выспаться. Настоящая жизнь была там, где каждый из них в какой-то неуловимый момент превратился из Димы в Шамана, из Егора в Гуся, а из Саши — в Ведро.

Ни высшие учебные заведения, ни сотни фирм, нуждавшиеся в активных молодых сотрудниках и обещавшие гибкий график работы и дружный коллектив , ни тысячи самых разнообразных аргументов не выстаивали против единственного Ведра с его недоумевающим взглядом. И годы шли удивительно быстро, точно желали, чтобы скорее их стало тридцать, а жизнь, вопреки этому, казалась замеревшей и протекала всё так же, как и десять лет назад, не принося решительно никаких изменений ни двору, ни Шаману, ни Гусю — кроме некоторых внешних, которых они и не замечали.

И жизнь их была полна событий, и события эти обсуждались.

Несказанно важным представлялось то, куда в двенадцатом часу дня прошел по двору Палец и почему спустя пару часов он вернулся обратно. Если Гусь, следивший за двором из окна своей комнаты, замечал нечто подобное, он непременно потом спрашивал Шамана, что тот думает. Шаман в ответ только молчал, а если и говорил что-то, то оно было о другом. Тогда — отчего у Ведра лицо довольное? И о чем говорил с ним Лёха?

Жизни другой не хотелось и ни у одного из них не было.

И только однажды, четыре года назад, нависла, казалось, неясная тень угрозы над одним из членов семьи — над Лёшей.

Что-то иноземное вторглось в спокойное бытие, угрожая перевернуть и преобразовать всё, что было привычно и упорядочено, что казалось незыблемым. Каждый смутно почувствовал это, едва только оно началось.

Появилась девушка — инопланетянка, она совершенно смутила, запутала, испугала каждого, кто был Алексею как брат. Она вызывала неизъяснимый трепет, странный страх и скрытое восхищение, будто действительно была гостьей из далекого будущего или иного мира. Первейшим же доказательством являлось хотя бы то, что ни у одного из них, несмотря даже на все прилагаемые усилия, никак не выходило назвать её как-то иначе, нежели словом девушка , либо по имени. Когда эта колдовская проделка обнаружила себя и стала очевидной, страшное беспокойство охватило всех, включая даже и самого Алексея. То, что начиналось как самое обыкновенное развлечение, не выделяющее даже долгую январскую ночь из темной череды таких же холодных, одинаковых ночей, словно отраженных в бесконечном зеркальном коридоре, внезапно оказалось точкой невозврата и яркой вспышкой.

Когда в задымленной переполненной квартире, в шуме и грохоте музыки, в полутьме среди того, что действительно походило на пляску теней, появилась Лиза, ни внезапного замирания, ни яркого столпа света, выделяющего её лишь одну, ничего из того, на чем настаивают иные поэты, не случилось.

Ночь шла по классическому сценарию американской подростковой драмы, отличаясь лишь иными пространственными характеристиками — маленькая квартира вместо большого дома, старая ванная вместо бассейна с подсветкой, захламленный балкон вместо террасы в гирляндах. Язык, одежда и сами люди были другими, и всё же мотивы их поведения и подлинные цели оставались неизменными и простыми.

То, где внезапно оборвалась американская вечеринка — и оборвалась, как оказалось впоследствии, навсегда, погаснув и истлев, — осталось незамеченным. И Алексей, будто потерянный мальчик, проснувшийся вдруг в незнакомом ему пустынном краю, обнаружил себя на другое утро, когда Лиза исчезла, будто бы на Луне, и всё остальное болталось совсем далеко, позади, маленьким голубым шариком в черноте. И однако он всё ещё был в непосредственной близости от того, что казалось далеким, в самом центре, связанный тысячью нитей и сам полностью состоящий из этого. Контраст и конфликт, немногих теперь удивляющий, Алексея он поразил. С каждым днем лишь сильнее чувствуя себя чужаком и пленником среди тех, кто был ему семьей, и среди того, что было ему домом, он пытался постичь тайну и смысл этих изменений — и не мог. Гусь и Шаман приходили к нему, курили, обсуждали, куда уходил Палец, дырявили бутылку, о чем-то до хрипоты спорили, даже дрались, проливали на диван пиво — а Алексей, казалось, не замечал ни одного их действия.

— Это, к врачу тебя надо, Лёха, — однажды изрек неожиданно Гусь, устав гонять муху, накрытую прозрачным пластиковым контейнером.

Не дождавшись ответа, он добавил:

— Но оно понятно, я б и сам с ней того…

Алексей молчал.

Подумав ещё немного, Гусь вновь сказал:

— Так повезло тебе, вот чего, Лёха. Ты это самое… Что ей с тебя?..

Загадочный и немногословный, Гусь умел каким-то непостижимым образом, сам о том не подозревая, попадать точно в цель. Он угадывал, будто пророк, так что именно его бы и стоило называть не Гусем, а Шаманом.

Алексей и тут промолчал, но про себя глубоко задумался. О том же самом размышлял и он сам в течение всех тех дней, что прошли после американской вечеринки. «Что ей с тебя?..» — стало звучать у Алексея в голове надоедливым гулким эхом, и растерянное выражение угловатого лица Гуся появлялось перед глазами. «Что ей с тебя?..» И тогда становилось жутко, и ответ не находился. И тогда показавшиеся далекими и чужими привычки и интересы заиграли новыми красками. Смутное, не окрепшее ещё недовольство реальностью обратить в сокрушающую и созидающую силу было невозможно. Даже само это недовольство пряталось и увиливало от Алексея, не давая взглянуть на себя, и всё, что было явным, было лишь раздражение, беспокойство из-за чего-то пока непонятного. Тысячи возможных жизненных путей, каждый особенный и прекрасный, нельзя увидеть, уткнувшись лбом в стену детства и всего, что вытекает из него привычками, постоянством и повседневными ритуалами. Эти пути нельзя увидеть и к ним нельзя подобраться, чтобы столкнуться с муками выбора. Всё уже кажется выбранным давным-давно. Стену необходимо разобрать, перелезть или обойти, но и до этой мысли необходимо сперва добраться через лабиринты и дремучие чащи. Всё это, неясное, рождало в душе Алексея одну лишь тоску и беспокойство — но от них удавалось сбежать, и весь старый, родной мир спешил на помощь.

Что ей с тебя?

Едва ли сама чужеземка осознавала, чем обернулось её появление в той задымленной квартире; все они в те времена были для неё одинаковыми, копиями копий. За одну только ночь их могло смениться три или четыре, и во всех с ней происходило одно и то же, как в заколдованной игре. Одинаковыми были тени, музыка, старые ванные, грязные кухни, грохот и шум, полутьма, чьи-то постели, пестрые одеяла, разбросанные бутылки, переполненные пепельницы, свежий холодный воздух, если открыть окно, и все окна, и лифты в подъездах с приглушенно-желтым освещением, и старые лестницы, грязные ступени, чьи-то входные двери, коридоры и коды от домофона. Бежать по этому кругу и исчезать в нем всё сильнее с каждой зимней ночью было фантастически захватывающе, и насколько бесконечно одинаковыми казались ночи, настолько же разнообразными, слепяще-яркими были эмоции от них. Был непроглядный мрак, а в нем — сияющая разноцветная спираль, уходящая вниз настолько, что не хватало глаз. И вся она вспыхивала огнями и фейерверками, и скользить по ней было самым удивительным, неописуемым и прекрасным чувством на Земле.