Анастасия Алейникова - Колебания

Лера сделала шаг и заглянула ему в лицо:

— Пять минут от метро «Парк победы». Пойдёмте, я покажу её вам, и ничего не говорите; я всё расскажу по дороге… Она обязательно подойдёт.

Его сердце стучало глухо и тяжело, и ему казалось, что взгляд дрожит — это было удивительно точное описание, которое всякий раз ему самому приходило в голову, когда он обдумывал, что чувствует во время сильного волнения. «Кажется, будто взгляд дрожит и сознание затуманено…» С трудом, сделав над собой усилие, он взглянул на Леру, — так, будто всё ещё ждал, что она, рассмеявшись, исчезнет.

Невозможно было видеть всё, что на секунду отразилось в том взгляде — и Лера отвела глаза.

***

В метро было шумно и душно. Ехали молча, каждый думая о своём и чувствуя себя странно, неудобно.

По пути Лера лишь произнесла:

— Я прочитала пост, поняла, что нужно помещение. И я отлично знаю стоимость аренды в Москве… У моего папы есть друг. Эта студия ему давно не нужна, он отдал её папе около месяца назад. Что с ней будет происходить, волнует его меньше вс…

И вновь шум метро поглотил все прочие звуки.

*

Они вошли в студию.

Роман остановился на пороге и обвёл взглядом открывшуюся картину: голые белые стены, светло-коричневый, орехового цвета паркет, налево от входа два высоких широких окна, за которыми светятся нежно-зелеными мотыльками листики деревьев. Между окнами ещё одна дверь, ведущая, по всей видимости, во внутренний двор; свет косыми лучами падает в студию через эти окна, и из-за белых стен она кажется удивительно просторной и полной воздуха. Направо — ещё одно небольшое окно, выходящее уже на дорогу; пространство студии представляет собой квадрат, ограниченный пустой белой стеной впереди, напротив входа, и неожиданно дополняется длинным прямоугольником справа, коридором, параллельным дороге. Это что-то вроде большой буквы «Ш», если нарисовать её объемную, а затем соединить наверху первые два прямоугольника, стерев их внутренние линии.

Основное пространство, большой квадрат, было совершенно пусто, лишь у дальней стены стоял невысокий стеллаж. Если найти всю необходимую мебель — для начала требуется немного — уже возможно будет оборудовать часть студии под лекторий, на ту дальнюю стену повесить доску, напротив расположить ряды стульев, возможно со столиками… Есть специальные стулья с небольшими корзиночками на спинке, куда складываются письменные принадлежности и блокноты на случай, если у присутствующих чего-либо не хватает… И свет из огромных окон будет падать равномерно на всё помещение, и главное — эти деревья снаружи — они будто и не снаружи, а здесь, внутри, и удивительно сочетается тут всё: современный дизайн, лаконичный, минималистичный — и природа за окнами, в этом небольшом палисаднике, и куст сирени, нежно цветущий внизу у правого окна, кажется частью студии…

Роман с трудом перевёл дыхание и прошёл внутрь, чтобы осмотреть коридор. Взглянул он и в окно, выходившее на дорогу: её отделял от здания, в котором располагалась студия, также небольшой палисадник с несколькими деревьями. Коридор был пуст, не считая длинной застеклённой полки на левой стене. Ряд крупных выключенных лампочек гирляндой тянулся по её периметру, и тонкий белый проводок незаметно исчезал где-то под потолком. Такие же лампочки Роман заметил и на стене большого квадрата напротив окон. Если включить освещение, непременно покажется, что лампочки висят в воздухе, как и всё здесь… Эти чудесные белые стены и окна! Сколько пространства и лёгкости даже и в нешироком коридоре! Здесь, на полке, можно будет оставлять все необходимые бумаги и документы или же превратить этот коридор в мини-галерею: повесить картины…

Роман, будто вспомнив что-то, обернулся. Лера по-прежнему стояла у входа, прислонившись к стене и скрестив руки на груди, и слегка улыбалась. Она готова была уйти. Её задача была выполнена; ей достаточно было одного этого взгляда, прячущейся во всех движениях лица улыбки, которая дрожала на губах, но никак не могла в полную силу заиграть на них, сдерживаемая изнутри; достаточно было этих торопливых шагов и взгляда, перебегающего с одной части студии на другую, взгляда, в котором можно было прочитать словно расписанные по пунктам все дальнейшие мечты и планы. Взгляда удивлённого, не верящего и совершенно по-детски счастливого; такого, какого ни разу ещё она у него не замечала.

Сколько друзей было у Леры, сколько работы, проектов и увлечений — здесь ей не нужно было ничего для себя. Здесь ничего не связывало её и не шептало: останься. Не щемило сердце, не суетились в беспокойстве мысли — здесь единственным и уже осуществлённым желанием было сделать то хорошее, что в её силах, чтобы у человека, которому так это необходимо, жизнь стала несколько лучше. Лера усмехалась этому пафосу собственного альтруизма, тому, что девять человек из десяти назвали бы глупостью и наивностью, — но тут же вновь она становилась серьезной, чувствуя, что это — искренний порыв её души, потребность. Если что-то и стало забавным клише для всех, не может ли оно оказаться правдивым и настоящим для одного человека? И зная, что задуманное удалось ей много более удачно, чем даже она надеялась, Лера стояла у входа и улыбалась.

Роман подошёл к ней. Он избегал смотреть ей в глаза, он плохо контролировал свои действия, путался, смущался и вновь злился на себя за это смущение. Он чувствовал, как много слов рождается в его душе — добрых, правильных слов, но он не мог выговорить ни одного. Что-то противное, как будто злорадное придавило ему горло, мешая произнести одно-единственное «спасибо». Что-то невыносимое, жгучее, трудное волной поднималось в его душе и вновь опадало, а затем вновь поднималось, с каждым разом сильнее. В горле у него совсем пересохло, и он делал над собой нечеловеческие усилия — но ни звука не срывалось с его губ, ни единого проклятого «с» и «п», следующего за ним. Если бы только люди умели слышать, что творится в молчаливой душе!.. Если бы все умели слышать это так, как умела Лера.

Она, всё это время не сводившая с него глаз, вдруг опустила их, поискала что-то в сумке и вынула оттуда небольшую связку ключей. Пару секунд подержала их в руке, а затем повесила на маленький едва заметный белый гвоздик справа от входа.

— Сколько идей осталось навеки в непонятых и одиноких душах, сколько таких душ они отравили. Каждая такая идея — как звёздочка, как крошечная искорка — нельзя же вечно тушить их, давить, заслонять их свет… Слишком претенциозно звучит — особенно в данном случае, ведь вы всё-таки не лекарство от рака ищете, — но я хочу, чтобы эта звёздочка светила за многие такие же угасшие. Я, несмотря ни на что, разделяю твою веру и интересы, и я верю в искусство нашего века, и я знаю, что из маленьких кирпичиков, как тот, который вкладываешь ты уже сейчас, однажды сложится новая история, которую, возможно, будут потом проходить в школах… Я рада, что могу помочь этому, и надеюсь, ты, зная меня, — пусть и поверхностно, — понимаешь, что не будешь мне чем-то обязан… Боже, это всё выглядит так наигранно и так пафосно… Но я знаю, ты понимаешь.