Анастасия Алейникова - Колебания

Лера ещё раз взглянула на него и улыбнулась.

Он отвернулся от неё на секунду, но в едва уловимый короткий миг их взгляды вновь пересеклись — и Лера видела, что он понял всё правильно. Не было драматичного благородства, надуманного желания сделать красивый жест ради привлечения внимания. Роман знал это, и он отвёл взгляд, чтобы совладать с собой, чтобы произнести вслух то, что было ему необходимо произнести… Он закрыл глаза и вздохнул, невероятным усилием заставляя расшумевшиеся мысли стихнуть на секунду. Он решил — сказать сейчас, стоя к ней спиной; невыносимо, когда она видит его лицо, когда замечает малейшее движение мыслей на нём… Сказать и повернуться. Просто сказать и потом обернуться… Почему, почему это настолько невозможно? Это глупость, какая же чушь! Одно короткое слово…

— С… Спасибо, — полушёпотом, тихо проговорил он, и резко обернулся, совершенно поражённый неожиданно слабым и незнакомым звучанием своего голоса.

У выхода никого не было.

Студия была пуста.

Стояла тишина. За большими окнами беззвучно шумели на ветру деревья-светлячки, нежно-зелёные огоньки, зажженные солнцем. Проходя сквозь листочки и стёкла студии, лучи оставались на ореховом паркете золотыми россыпями. На стене справа горели, казавшиеся странными при дневном свете, белые лампочки, словно болтавшиеся в воздухе.

Светящееся табло на площади показывало дату и время: 17 мая 2019 года, 13:00.

Яна, одетая в лёгкое синее платье, шла к метро, сжимая в правой руке ручку чемодана. Сквозь солнечные очки мир виделся погруженным в бездонную чашку чёрного чая. Яне предстоял долгий путь: пронестись под землёй до Курского вокзала, а оттуда — на поезде — полтора дня до Адлера. Ехать спокойно, легко и радостно под незатейливые, простые разговоры с попутчиками. В словах их не будет скрытого смысла, лишь искренность, — и много больше её, чем во всех тех, обдуманных, тщательно выбранных. И лица будут у попутчиков такие же — простые, немного некрасивые, или даже совсем некрасивые, скорее всего немолодые — но они лучше, приятнее всех лиц, оставляемых в Москве, всех этих накрашенных, ухоженных, с наращенными ресницами, без единой морщинки. За простыми лицами попутчиков будут таиться истории — уникальные и увлекательные — но не возникнет неловкости оттого, что они не рассказаны. На время этой дороги не останется ни тени прошлого, ни мысли о будущем — поскольку всё, что останется, будет лишь маленькая железная коробочка на колёсиках, несущаяся по узким блестящим рельсам, непрерывно находящаяся в движении. Этим движением устраняется всё прочее, обнуляется важность мыслей, одолевавших за минуту ещё до посадки. О чём неприятном и трудном думать, когда движешься одновременно в пространстве и времени, из прошлого в будущее, из печали в радость, из пыльного города к морю. Мысли не успевают за этим бегом, они очищаются, на полтора дня становясь простыми и ясными. И одиночества, привычного одиночества нет никакого — остаёшься на время наедине с незнакомцами, и вновь понимаешь то, что и всегда понимал, но уже давно не помнил: все — люди.

Яна остановилась на минуту неподалёку от входа в метро; она любила отмечать окончания и начала периодов; и теперь чувствовала — нужно остановиться, вздохнуть, ощутить что-то.

Несколько минут она постояла так, наблюдая, как низко нависли густые белые облака прямо над контурами крыш старых и новых домов, как солнце заливало Москву тёплыми лучами — какими-то осенними, золотистыми. Множество длинных чёрных теней на светлом сухом асфальте, они вытягиваются, дрожат, шевелятся. И одна из них — её, одна из них — она сама. «Два параллельных мира: один человек связан с другим, он чувствует это в самом центре своего сердца — но смотрит — и ничего не видит прямо перед собой. Столкнулись два параллельных мира, каждый человек заперт навечно в одном из них. Между ними прозрачная невидимая стена. Они смотрят друг сквозь друга, и только едва слышное что-то тревожит их, почти незамеченное, как лёгкое дуновение ветерка, как невидимое прикосновение к щеке… Крылья бабочки, сухой листок, упавший с дерева, локон, выбившийся из причёски и коснувшийся щеки… Легонько, щекотно, незаметно… Сфера сновидений; но стоит открыть глаза — всё забывается, исчезает, и ничего нет…»

О чём это было?

Нет, Яна вновь уже чувствовала в своей ладони ручку чемодана, его лёгкую тяжесть позади себя и слышала негромкий стук и шелест колёс по асфальту.

О чём это было? — о чём-то забытом тысячу лет назад.

Вечером обещали перемену погоды; сказали — северный ветер, осадки . Ошибались? Но она не узнает этого. Вперёд, в метро, глубоко под землю, в двойные стеклянные двери, призрачно-лунные, немного пыльные, бледные, и в новую историю, к новым началам, периодам, окончаниям.

***

Роман пришёл домой, сбросил куртку, она почти что упала на пол. Мысленно он был ещё в студии, с коллегами, приехавшими после его звонка.

Часы показывали пять. Смутной вереницей проплывали перед ним прежние его планы на вечер и на следующий день… Это было неважно. Повинуясь неясному порыву и отчего-то волнуясь, в некоей растерянности он подошёл к столу, сел, взял ручку; хмурясь, пододвинул вдруг к себе листки с черновиками своей статьи, к которым не прикасался уже долгое время. Лишь только взглянул на них — и тут же смахнул со стола, точно мусор. Он взял чистый лист — и тогда начал писать, не до конца ещё понимая, что движет им. Слова полились сами, он почти не задумывался, не мучился над каждым выражением, как бывало раньше, не ощущал ни фальши, ни странной неправильности того, что пишет. Летело время. Иногда Роман зачёркивал фразы и переписывал их тут же, но текст всё равно вытекал из-под его пальцев легко и естественно, слова цеплялись друг за друга и ложились на бумагу. Было ли это новой статьёй, черновиком её, — или же только потоком сознания, странной заметкой, которую впоследствии и публиковать не хочется, и выкинуть жалко, Роман не знал, но он дописывал уже самую концовку, последние абзацы. Его сердце билось сильнее обычного, он ощутил вдруг, что ухватил наиболее верную, точную мысль, поймал её за мелькнувший хвост, пока она снова не скрылась в темноте. И он записал:

«Никого не удивить больше бунтарством.

И нет больше — не может и не должно быть — цели объединить крайности.

С ним (с миром) это уже случилось.

Это его естественное состояние.

Это отправная точка (то есть множество точек).

Вопрос лишь — что будет дальше и в сторону чего сместится акцент? Поскольку находиться в таком состоянии «радикального сомнения» и поиска невозможно вечно.

Что-то однажды вновь одержит верх.