Иван Булах - Деревенская околица. Рассказы о деревне

Уехал Денис, а как чуть стемнело, Михаил Андреевич тут как тут, скребётся к Лизавете. Она от греха подальше, избушку на клюшку. У неё уже и стол накрыт для милого друга. Они сразу для любовного азарта приняли по стопочке водочки и не спешно решили предаться любовным утехам. И только расположились на кровати, только запыхтели, как вдруг громкий стук в окно.

— Денис вернулся, — с ужасом говорит Лизавета, — он убьёт нас обоих. Лезь под кровать, авось пронесёт.

Сама скорее прятать вещи агронома, потом открывает дверь. Входит Денис, бережно ставит котомку с харчами и говорит:

— Отменили лесозаготовку, а это и к лучшему. Теперь есть время, чтобы навести порядок дома, — и достаёт из котомки четыре бутылки с водкой. Ставит на стол, а потом говорит:

— О, да тут и стол уже накрыт с закусками, всё идёт в масть. Слышь, Витька, вылезай из под койки. Садись. Ты же гость, не гоже гостю быть под койкой. — А сам достаёт огромный финский нож, и с размаху ка-ак саданёт в стол. Лизавета только сойкала.

Если Отелло, перед тем как задушить свою жену спрашивал, у неё: «Молилась ли ты на ночь Дездемона?», то Денис своей супруге сказал так: «А ты, Лизок иди ночевать к матери, и пусть она за тебя помолится». Тебе здесь будет не интересно.

А своему нарушителю супружеской верности предложил:

— А мы сейчас пить будем. Заодно придётся и потолковать.

Агроном под койкой кое-как одел штанишки с рубахой, и за стол. Когда осадили по два стакашка, Дениса вдруг поманило на лирику, он берёт гармошку и говорит гостю:

— А теперь, Витька, давай пой.

И агроном со страху запел. Потом пели на два голоса, потом пили и опять пели. Через время Денису песни надоели. Просит:

— Теперь, Витька, давай пляши, а я буду играть «Барыню».

Виктор Андреевич уже устал, но как посмотрит на огромный финский ножик, так силы опять появляются. Плясал и даже пел матерные частушки. Денис стал ему помогать, пели по очереди.

Так они плясали, пели и выпивали до тех пор, пока бабы коров в табун не стали выгонять. А они вошли в раж, уже на улице поют и вприсядку пляшут среди коров, только пыль столбом. У баб глаза на лоб. Как так можно? Вместо смертоубийства оба пьянёхоньки, поют, да ещё и пляшут. И кто? Уголовник из тюрьмы и агроном, с которым не поделили одну непутёвую бабу!

Потом уже дома, когда пили на посошок по последней стопочке, Денис по дружески говорит Виктору Андреевичу:

— Витька! Если ещё раз захочешь в гости к Лизке, то приходи. Я не против, ещё так попоём и попляшем.

С тех пор Виктор Андреевич дом зоотехника Лизаветы обходил стороной. А Денис с женой и сейчас живут душа в душу. Это пример того, что любое прелюбодеяние можно пресечь мирным путём, без мордобоя, крови и уголовщины.

Такой привычный хлеб на нашем столе. Кто был тот человек, который догадался первым бросить зерно в землю? Никто не знает, кто первым вытесал соху, выковал серп и стал цепом вымолачивать зёрна из колосьев. Профессия землепашца издавна считается одной из самых древних и самой благородной. А саму землю величают не иначе как, кормилицей. Только за эту землю, начиная с древних времён, всегда воевали, и убивали друг друга.

***

Недалеко от посёлка Снегирёво стоит памятник коммунарам. Огромный обелиск устремился в небо, а посередине его колос. И скульптурная группа: рабочий, красноармеец и колхозница. На мемориальных плитах выбиты имена погибших коммунаров и слова: «Вечная память павшим товарищам — основателям первых коммун в Сибири в 1918 году, павшим от рук белоказаков. Ленинград. Коллектив «Невского завода им. В. И. Ленина».

Как могло случиться, что сгубили мужиков-землепашцев? Или это ошибка? Нет, в тот день в округе было разгромлено пять коммун. Чтобы всё понять, надо вернуться в те далёкие годы.

После революции 1917 года вопрос о борьбе с голодом стоял постоянно. И вот что удивительно, — большая аграрная страна умирала от голода, при наличии у крестьян не обмолоченного хлеба в ригах ещё с 1913 года! Сейчас нам это трудно понять.

Продотряды и продразвёрстка лишь озлобляла крестьянина. В 1918 году Ленин писал: «Питерские рабочие должны… десятками тысяч двинуться за Урал, на Волгу, на Юг, где много хлеба, где можно прокормить себя и семью… Революция в опасности!»

Вождь пролетариата писал: «Собрать у кулаков излишки хлеба… за хлеб обязательно будет предоставляться мануфактура, нитки и предметы сельскохозяйственного обихода». Не беда, что мануфактуру и предметы сельхозобихода и нитки никогда не давали за хлеб, беда в том, что хлеб отбирали не только у кулаков, а у всех крестьян, даже семенной, обрекая их на смерть от голода.

В Снегирёво коммунары прибыли из Питера с семьями, со всем хозяйственным скарбом. Привезли даже два трактора, плуги, бороны, всем что помог завод. Новосёлы сразу же закупили недостающее тягло, скот, покупали и строили дома, распахали и засеяли пустующие земли и поднимали вековую целину.

Казалось бы, коммуна это не продотряд, она сама производит хлеб и мясо, кормит себя и может помочь заводу в далёком Питере. Всё это так, но вот эти большевики. Власть Советов ещё куда не шло, а горлопаны, без рода и племени от «диктатуры пролетариата» из рабочих, которых в деревне не было. И потом, зачем над мужиком должны верховодить люди без корней, перекати-поле, у которых ни кола, ни двора? Выходило, что коммуна, это первая ласточка, — потом будет то, что было на Тамбовщине.

Василий Фёдорович Волков, сын коммунара, был подпаском и в то страшное утро всё видел своими глазами. Только выгнали за околицу табун, как в деревню ворвались белоказаки. Всадники сновали по улицам, хлопали калитки, лаяли собаки. Раздалось выстрелы и всё как вымерло, затаилось. Над деревней понёсся женский крик, причитания и детский плач. Из домов прикладами винтовок выгоняли коммунаров, полуодетых, разутых.

У Кочергиных взяли самого хозяина, Пахома и сына Назарку, паренька лет пятнадцати. Он уже помогал отцу в поле и его кто-то тоже пометил чёрным крестом. Вслед за ними спотыкаясь, плёлся дед Федот, в разорванной рубахе, с кровавым рубцом через всё лицо. Из правого глаза на щеку вытекала студенистая масса, он зажимал глаз тряпицей и всё просил:

— Парнишку хучь пожалейте… ведь ещё дитя… лучше меня возьмите замест его… Я своё прожил, а ему надо жить…

А коммунаров уже всех согнали на площадь, окружили и наезжая конями, погнали за деревню. На бугре у берёзовой рощицы остановились. Офицер в косматой папахе, в золочёных погонах, зло и остервенело выкрикивал:

— Землицы захотелось! Сйчас досыта нажрётесь! По горло, по самую макушку! Комунию вам подавай! Сообча захотелось? Вот и подыхайте тут сообча!

Тут опять появился дед Федот, он ещё сильнее спотыкался, падал, задыхался и сипел: