Иван Булах - Деревенская околица. Рассказы о деревне

А по тексту как раз ложится: «За веру… царя… отечество, Русь великую…» Режиссёр обалдел от радости, словами давится:

— Молодец! Ай да Илюша! Талантище! Да только за один этот эпизод нам в Каннах не меньше пяти Оскаров отвалят!

Когда Илюшу отвязали и переодели, он так хватил со всех ног. Бежит и кроет матом кино и всё искусство, да так складно. Встречные старухи останавливались, крестились: «Свят, свят! Немые и заики заговорили, как по писанному! Не к добру это!»

Вот чем для него стал испуг. Оказывается, от чего приключилась болезнь, тем её и надо лечить. В народе не зря говорят, что — клин клином вышибают. А деньги свои Илюша получил.

Обычно принято считать, что ученики наших деревенских школ по знаниям гораздо слабее чем городские ребятишки, потому как в деревне и детвора поглупее, и педагоги уступают по подготовке своим городским коллегам из умственных центров.

Ага. Как бы не так! Бывают такие случаи, что диву даёшься. В шестидесятых годах, в Боровлянской школе работал Юдаков Михаил Егорович. Тогда ему было уже ближе к пятидесяти, из которых он двадцать лет преподавал русский язык и литературу.

В деревне его считали чудаком, малость «с приветом», зато коллеги знали одно, — лучше Михаила Егоровича свой предмет не знает никто в крае. А что чудит, так это его дело и вреда от этого нет никому. У него лет десять, как умерла жена, он махнул рукой на свою личную жизнь и ударился в любимую работу. В доме у него стол, шкафы, стулья и подоконники, всё это было занято словарями, фолиантами, журналами, газетами и инструкциями. И всё потому, что всегда совершенствовал свои знания.

Родная тётка, с которой он жил, считала его несчастным и жалела, всё-таки родня, помогала ему и вела его несложное хозяйство. Ещё у него была причуда, которую в деревне не могли понять. В своё время он служил в кавалерии, и видать не плохо, так как имел даже именное оружие, шашку с медной пластинкой, на которой было выгравировано, «М. Е. Юдакову, за отвагу и мужество». Когда на Седьмое ноября или Первомай все шли на митинг, он всегда чистил хромовые сапоги «со скрыпом», одевал будёновку со звездой, шинель, а поверх её на груди ордена, а ещё на боку именная шашка. И не важно, холод ли, жара, он всегда при параде. Если вдруг услышит гимн, замирает с рукой у виска, а если в это время идёт, то начинает чеканить шаг.

Это было необычно, но к его причудам все давно привыкли.

Но главное его достоинство состояло в том, что он был фанатиком своего дела. Его уроки походили на мини-концерты. Он декламировал стихи, сам не плохо пел под гитару романсы и песни, приносил старенький проигрыватель с пластинками и только что появившийся на селе, магнитофон. Он специально подбирал прозу и стихи по школьной программе, в исполнении артистов. Это было так интересно, что послушать сбегалась вся школа.

Почерк у него был каллиграфический, его росписи позавидовал бы любой министр финансов, который ставит закорюки на денежных купюрах. Незнание своего предмета считал личным оскорблением и жестоко карал нерадивых. Зато уж если кто-то готовился в институт или техникум, то для него не было личного времени, он так готовил ребят, что ещё ни разу никто не «провалился» на его предметах, а в приёмной комиссии только руками разводили: «Ну и подготовка!» За это бескорыстие и преданность делу, его уважали в деревне. Даже, как-то многозначительно говорили: «Наш Егорович!» А на его причуды внимания не обращали, главное ни это, — что у человека за душой.

Но что было самое удивительное, — при своей эрудиции и уважении к нему, за плечами он имел всего лишь Ленинградские учительские курсы! Пока в стране с кадрами учителей были проблемы, это считалось нормой, но вот в Министерстве просвещения решили: «Пора!» Появилась депеша, — считать все дипломы таких курсов липой, а потому таким учителям пройти заочную переподготовку по программе высшего образования. Хорошенькое дело. Многие уже перед пенсией, а тут такая канитель.

Михаилу Егоровичу было стыдно учиться со своими учениками в институте своего края, а потому он подал документы в Томский госуниверситет. И солиднее и престижнее.

Ладно. Подготовился зимой, посидел за книжками, освежил всё в памяти, а как подошли каникулы, он и подался за высшим образованием в Томск, город науки. И всё бы у него было хорошо, даже отлично, сдал бы все предметы без проблем, но случайно схлестнулся с профессором Елагиным, с кафедры филологии. Сама история случилась презанятной. А началось всё с пустяка. Отвечал Михаил Егорович толково, а профессор всё мудро поглядывал в потолок, и как Аристотель, в школе Платона, своей учёной тыковкой одобрительно кивал, а потом вдруг — стоп!

— Позвольте, — встрепенулся профессор, — а откуда вы взяли, что правилами орфографии допускаются стилистические, лексические и словообразующие варианты, их свободное толкование? По вашему выходит, что можно писать: «воробушек» и «воробышек», «тоннель» и «туннель»?

— Да утверждаю. Мало того, допускаются вариантные формы образований. Например: «полощущий (ся)» и «полоскающий (ся)». Кроме того, формы причастий, где возможны образования с суффиксом «ну» и без него. Неужели вам, как профессору, это новость? В нашем крае школы уже работают по этим правилам.

— Но позвольте! Академик Обнорский и вся Академия наук предписывает как раз другое толкование.

— Ну, уж вы это бросьте, профессор, — спокойно говорит Михаил Егорович, — вы что же, хотите сказать, что Даль и Ожегов знали меньше Академии наук и вашего Обнорского? Да по их «Толковому словарю великорусского языка» и «Основам правописания» учился весь цвет и гордость русской словесности: Лев Толстой, Чехов, Бунин, Достоевский и свободно пользовались орфографическими вариантами. Прочитайте и убедитесь.

Тут все студенты и экзаменующиеся выпучили глаза. Да как он осмеливается спорить, и с кем? А сам профессор покраснел, как пойманный на слове непутёвый двоечник, взъерошился как воробей перед кошкой, забрызгал слюной и уже не по билету, а по всем спорным вопросам правописания, навалился на одного Михаила Егоровича. Заставляет держать ответ за всё Министерство образования, думает, уж здесь-то я его как ни будь заловлю и прилюдно докажу по поговорке — сам дурак.

— А ещё я хотел от вас услышать, значит ли, что и сложные словосочетания, при написании могут свободно толковаться?

— Да могут — спокойно говорит непокорный Михаил Егорович, и не чуть даже не конфузится именитого оппонента, — так как давно внесены изменения в Правила правописания. Только всё зависит от того, являются ли они терминами или словосочетаниями, прилагательными или причастными оборотами. Например, пишется вместе «долгоиграющая пластинка», но раздельно «долго играющая музыка», «малоизученная проблема» но зато отдельно, «мало изученная наукой проблема».