Иван Булах - Деревенская околица. Рассказы о деревне

На бережку, чуть поодаль, как пингвинчики застыли внучата Егора Ивановича. Тут же и Шарик. Они с изумлением глядели на голых, розовых, скачущих гостей и им казалось, что эти дяденьки сошли с ума или не иначе, как из цирка. Это они так шутят.

После бани гости отдыхали, а потом уже садились за стол.

Перед этим была неписаная традиция — гости вываливали диковинные городские продукты: тушёнку, колбасу, сыр, крупы, макароны, консервы, копченую красную рыбу… Всё передавалось под начало Настасьи Фёдоровны. Егору Ивановичу привозили к «ижевке» патроны, порох и на потеху какую-нибудь диковинную бутылку заморского зелья. Настасье Фёдоровне — что-то из хозяйственной утвари: мясорубку, мелкое сито, сепаратор для молока. Одним словом то, что она загодя просила привезти.

Гости всегда были весёлые, хотя и трезвые, что очень удивляло Егора Ивановича. Как так? А они пили изредка, разве что с бани или с устатку. Зато любили медовуху, и чтоб из погреба, да чтоб она кипела холодными пузырьками. Пили с удовольствием.

Когда темнело, Егор Иванович заводил движок, вспыхивал свет, и тогда в этой глухомани становилось ещё уютней. И вот она торжественная минута встречи за столом. Постепенно оживлялись, все были рады встрече. Осмелевшие ребятишки чуть не засыпают и чуть не падают на ходу, но тут же толкутся под ногами — очень им всё интересно. Их в сотый раз силой гонят спать.

Приезд гостей приносил с собой весёлую суматоху, будоражил размеренную жизнь на пасеке. А спали гости на крытом сеновале, где не было одной стены, говорили, что в комнате им душно. Как зачарованные любовались бездонным небом.

Егор Иванович много прожил на свете и этой красоты, что так умиляла гостей, не замечал. Свыкся. И к небу этому привык, глядел на него только тогда, когда ждал дождя или вёдра. Для него всё это было как-то обыденно. А гости как начнут восторгаться прелестью ночи, чудным воздухом, звёздным небом!

С неба опускались на грешную землю, и начиналось! Говорили о разном. Один год про шпионов, сыщиков, и эта тема была неисчерпаема. Другой сезон — всё про суеверия, нечистую силу, культовые обряды: от египетских фараонов до чукотских шаманов. Каждый год была своя тема. Вот эти минуты больше всего и любил Егор Иванович. Иной раз засиживался за полночь.

Ради всего этого они и забивались в эту глухомань. Не в Сочи, не в заграничные пятизвёздочные отели, а сюда. И зачем приезжали? Выгоды никакой, разве что в дорогу Егор Иванович нальёт по банке мёда, так стоит ли из-за этого тащиться в такую даль? Скорее всего, чтобы очиститься душой. Кто его знает, почему иной раз так хочется убежать от постылого, сытого уюта и бешеного ритма городской жизни. Взять передышку хоть на миг, час, день и вернуться в беззаботное состояние, сродни детству.

***

А потом потекли будни, наполненные нехитрыми заботами. Обычно утро наступило тихое, солнце выкатилось из-за горного хребта белое, огромное. Блестят изумрудом бусинки росы, кричит, надрывается петух. Струйки молока цвенькают о подойник. Наступал новый день, все проснулись и спешат по своим делам.

Дни идут чем-то похожие и такие разные, и проходит по расписанию, утверждённому самой матушкой-природой, размеренно. Как вчера, позавчера, год, тысячу лет назад. И горы те же, и воздух тот же, и так же пенится Серебрянка. Стрекочут кузнечики, чертят воздух и зудят оводы. Аккуратно и сонно, как по слогам, выговаривает кукушка: «Ку-ку, ку-ку». Дятел выдаст пулемётную очередь, и эхо долго передразнивает его дробь.

Сегодня на пасеку забрёл лосёнок. Шарик первым учуял его и облаял, а потом уж и Никитка заблажил:

— Баба, баба! Гляди, к нам какой-то чужой бычок пришёл!

Та выходит — и, правда, лосёнок! Ах ты, миленький брюхатик, бычок-смоляной бочок. Ножки, как прутики, не зря же сохатым кличут. Ушки, как лопушки, и подрагивают, мордочку вытянул, принюхивается, глупый. Видать, где-то и лосиха бродит поблизости, с ней шутки плохи. Настасья Фёдоровна командует:

— Ну-ка, все марш домой, от греха подальше.

Вечером гости опять долго глядели в бездну неба. Ночью воздух свежел, шум реки на перекатах доносился какими-то волнами, то усиливаясь, то затихая. Фыркал в темноте Гнедко, отдувалась от жвачки кормилица Зорька и вздыхала. Вот и ещё один день закончился. Тихо. Хорошо. Молчали. Настраивались на хороший разговор. Вдруг в лесу что-то гулко ухнуло, и эхо раскатисто заойкало, передразнивая шум.

— Что это? — тревожным шёпотом спросил Максимка.

— Сухостоина упала, — говорит Егор Иванович, — днём бы и не услышали, а по ночи, вишь, как гулануло.

А вот сегодня целый день Гнедко и Зорька жмутся к пасеке. Шарик повизгивает, поджал хвост и лезет в дом. Ему совестно за свою собачью трусость, он конфузливо улыбается, но ничего поделать не может. Ему страшно чего-то невидимого.

— Не иначе, медведь, — говорит Егор Иванович, — надо пугнуть. Чего доброго, повадится зорить улья, беды не оберёшься.

Взял ружьё и с Антоном Сергеичем ушли вверх Громотухи.

Проходит время, потом глухо, раз за разом тявкнули выстрелы, и всё стихло. Пугнули злодея. Струсил Мишка и убежал.

Проходит ещё один день и наступает вечер. Светлячки звездочек, как холодные искорки замигали своими кошачьими глазками, и чем густеют сумерки, тем они веселее и ярче подмигивают. На сеновале — все в сборе. Опять смотрят в звёздное небо, и опять начинается разговор. И тема нарисовалась, — звёзды. А это космос, знаменитые люди-звёзды и всё что с ними связано.

***

А сегодня ветрено. Пчёлы беспокоятся. Обычно перед закатом нежаркое солнышко заливает притихшую долину мягким, бархатным светом, и если с горы хорошенько присмотреться, то можно увидеть необычный поток из миллионов блестящих крылышек. Это пчёлы спешат с последним взятком в родные улья.

Сегодня не так. Ветер сбивает их с обычного ритма. Трудяги-пчёлки не успевают выполнить дневную норму, в ульях их, наверно, ругают за это, а они сердятся и жалят всех без разбора.

Никитка бежит и орёт, что есть мочи:

— Деда, деда! Иди скорее, пчёлы Шарика заели!

Костю тоже пчела жиганула, прямо с лёта, и точно, сволочь, в переносицу, в какой-то нерв. У него заплыли глаза и стали похожи на петли для пуговиц пальто. Щёки вспухли, брови залоснились ломаной чертой, полезли вверх. Вылитый самурай. Все смеются, а Костя сердится. Походит, походит, мокрое полотенце поприкладывает ко лбу — и к зеркалу. Глянет, замычит, потом начинает ругаться на проклятую пчелу, которая его угостила:

— Вот зараза. Ну, за что она меня?

Вечером, глядя на небо, разговорился Николай Борисович.

— Я хотел поговорить о людях, как о звёздах, Это очень интересно. Давно нет Рафаэля, Репина, Рембрандта, а их картины сквозь столетия, как звёзды человеческой культуры, светят людям. Или взять Александра Македонского, Чингисхана, Наполеона. Прошли столетия, а их великие дела наложили отпечаток на жизнь человечества и продолжаются сейчас. Они перемешали народы, обогатили культуру, двинули вперёд цивилизацию.