Иван Булах - Деревенская околица. Рассказы о деревне

И ещё он был классный фотограф. Такие цветные снимки делал, что твои открытки. Он и Егора Ивановича с женой и внучатами не раз фотографировал. Но как! Все привыкли, когда снимаются, то таращатся в объектив, а Николай Борисович снимки «делал». У него всё получалось натурально и все, как живые. Вот Настасья Фёдоровна доит Зорьку, внучата всяк занимается своим делом: Никитка возится с кутёнком, Сергунька хворостиной отгоняет телёнка от коровы, а тот взбрыкивает, Васятка пристаёт к деду с чем-то, а сам Егор Иванович распрягает Гнедка.

Вот такая живая картина и получалась. На неё потом можно было долго смотреть и казалось, что всё оживает, даже слышалось, как канючит Васятка: «Деда… ну, деда, возьми меня завтра с собой на покос… ну, деда…». А дед ворчит и его осаживает: «Отстань, смола. Кто прошлый раз коня упустил? И не проси!»

Вот такой он был человек. Егор Иванович часто говорил:

— Ты вот что, Николай Борисович, бросай свои краски с кистями да подавайся в фотографы, — враз забогатеешь и будешь первым человеком. А то с утра до вечера надсажаешься, и сам же говоришь, что не каждая картина удаётся. А тут — щёлк и вот она красота, и живая деньга сама в руки плывёт.

— Э-э! Нет-нет, любезный Егор Иванович, — возражал тот, — чтобы нарисовать картину похожей и, как ты говоришь, красивой, много ума не надо. Только вот посмотрят на неё раз, ну, два и забудут. А у таких художников, что пишут не только глазами, а ещё и душой, картины живут столетиями, им цены нет.

Хороший человек был Николай Борисович, жаль только, что не каждый год приезжал. А другой гость был свой, колхозный механик Костя Затеев. Он редко был тут больше десятка дней. За ним обязательно прилетал нарочный и заполошно кричал:

— Ты здесь в разгар сенокоса прохлаждаешься, а во второй бригаде два трактора встали… ни одну жатку не переоборудовали на подборщик. Председатель грозится тебя повесить.

— Что, во второй бригаде нет людей? Я же им всё достал. Что я им, нянька? Разве я не имею права отдохнуть и накосить сена корове? — Тоже заполошно орал Костя. — Впереди ещё уборочная — наработаюсь. У нас весь год нельзя: то посевная, то уборка, то зимовка, то ремонт. Никуда я не поеду! Так и скажи им. У меня подписано заявление и я в отпуске. Всё по закону.

Кричать-то кричал, а сам помаленьку собирался, понимал — дело в первую очередь. Хороший мужик был Костя, настоящий хозяин. Он помог ему из хлама собрать две сенокосилки и грабли. Отремонтировал списанный трактор «Беларусь» и раздобыл к нему двухосный прицеп. Это же незаменимая вещь на пасеке.

Ещё был один дорогой гость из райцентра, Антон Сергеевич. Был он никакой не начальник, а просто хороший человек, работал мастером в телеателье. Он любую аппаратуру ладил, вплоть до компьютеров. Слава о нём далеко шла, к нему везли технику даже из города, особенно первые заграничные цветные телевизоры. Он несколько раз чинил телевизор и Егору Ивановичу, даже сделал ему особую антенну, которая ловила все программы.

Если честно сказать, почему он здесь был своим человеком, то вы будете смеяться. Он отдыхал и спасался здесь от… родной жены Сони. Причём, каждый год. Пасека была тем местом, как сказал поэт: «Где оскорблённому есть чувству уголок». Жена Соня с самой свадьбы ревновала его с такой жуткой силой, что Отелло супротив неё был жалкий неврастеник.

Вот и все гости. Разве что когда кто-то прихватит с собой на пару дней кого из друзей или кто своего парнишку прихватит.

Сам Егор Иванович механизатор был некудышний, потому трактор больше стоял без дела. И вот появлялся Костя, привозил какие-то железяки, не мешкая, начинал греметь ключами, копаться в моторе и заводить мотор. Как муха весной оживает на солнцепёке, вначале шевелит лапками, крылышками, так и железный старичок. Несмело чихал, как прокашливался, пускал к небу голубые колечки, потом разом выдыхал застоялую сонную хворь, и начинал мелко и ровно дрожать. Задышал.

Костя за день успевал выпластать весь покос и даже натаскать сухостоин на дрова. С обеда следующего дня он конными граблями сгребал сено, а уже на третий день всем гуртом ставили три здоровенных стога. Два Егору Ивановичу, на корову и Гнедка, а один Косте. Так что он был вроде на отдыхе, но и при деле.

Хлопотное, но весёлое это было дело. На место будущего зарода волокушей стаскивали копны. Тут уж Егор Иванович за главного, он на стогу сено раскладывал и вершил стог. Только покрикивал, куда валить пласты пахучего сена. Смех, крик, суматоха, мелькают вилы, за шиворот сыпется сенная труха… брр… щикотно! А тут ещё пот градом. Ничего, всё одно вечером баня.

Стог растёт, растёт и вот уже простыми вилами не дотянуться, и тут, кто посильнее, берётся за деревянные, трёхрожковые. Здесь нужна сноровка. И вот кто при силе, крякнул, поднатужился и только — раз! Лохматая копна поплыла вверх, а там её подхватывает Егор Иванович. Несколько копён и стог готов.

Николай Борисович, как представитель мира прекрасного, граблями очёсывал стог со всех сторон, придавал ему эстетический вид, как бы делал последний мазок на холсте Природы. И вот оно чудо — один готов. Умело поставленный стог — это загляденье! Это, своего рода, произведение крестьянского искусства.

***

И вот наступил долгожданный день. Гости обычно приезжали к обеду, на этот раз приехали все, а Николай Борисович даже со своим младшеньким Максимкой, парнишкой лет тринадцати. Как скричались! Мама родная! Здороваются, обнимаются, галдят. Потревоженные гуси гогочут, Шарик прыгает и заливается колокольчиком, радуется гостям. Егор Иванович — на седьмом небе. Одичавшие за лето внучата исподлобья глядели на гостей и никак не могли понять, почему все так переполошились?

В первый день гости вели себя, как ребятишки после скучной и длинной зимы. Шумно устраивались, озоровали, шутили. Обязательно топили баню по-чёрному. Банька стоит на берегу Громотухи у небольшого омутка, обложенного с одной стороны диким камнем. Каменку накаляли так, что ковш воды вмиг брался паром, она сердито ахала, исходила невидимым сухим жаром и шипела. Вениками парились только свежими, ломали их тут же, за баней. Веники пушистые, листья глянцевые, а по веточкам ещё снуют сердитые перепуганные муравьи.

Что-что, а уж париться гости любили, особенно Николай Борисович. Он в бетонном городе, в клетке на десятом этаже мокнет в ванне, а после этого его ещё и поздравляют: «С лёгким паром!» Как в насмешку, поэтому он весь год мечтает об этой дорогой минутке. Тут уж он душеньку отводил. Жар такой, что волос на голове трещит, а им хоть бы что. Вениками себя охаживают, и от удовольствия покряхтывают, аж подстанывают. Потом с криком — бултых в омут! Холодная вода покалывает, как иголками. Визжат, фыркают, ухают. Господи, какое же это блаженство!