Иван Булах - Деревенская околица. Рассказы о деревне

И вот песня кончилась. Не хотелось балагурить, острить. Просто хотелось немного помолчать и подумать о себе, детях, родительском доме. И та женщина, что задела за живое всех своим вопросом, встала и тихо сказала Паше: «Спасибо вам всем».

Были случаи откровения. Как-то заходит его врач и говорит:

— Павел Григорьевич, просьба. Вы сегодня не ходите на обед. У нас небольшой юбилей. У диетсестры, Марии Карповны, круглая дата, — полтинник. Ждём вас к трём часам. Я от профсоюза отвечаю за это мероприятие. Подарки, поздравления и сюрпризы — за нами. За вами — баян и музыка. Не подведите.

И Паша не подвёл. Для него провести такой юбилей — дело обычное, сколько он их в ресторане отыграл, да и тут публика подобралась заводная. И вот что интересно, с музыкой время летит незаметно, все трезвые, поют, пляшут, ну, как семейный праздник. Уже надо кормить отдыхающих ужином, а тут — дым коромыслом, хохот, топот да песни. Пришлось всей компанией откочевать к юбилярше домой, и там ещё гудели до полуночи.

На другой день рано утром пришёл его лечащий врач. Господи, на него смотреть больно. Всего корёжит и знобит. Говорит:

— Я за тобой. Пошли. Баян не надо, только прихвати санаторную книжку. Коллектив желает на тебя посмотреть трезвыми глазами. Что ты с ними вчера сделал? Все как взбесились.

Пошли. В кабинете диетсестры сидят человек десять. На столе: кофе, чай, выпивка и закуска на выбор. Ясно же, что это диетсестра курорта, а не технолог гвоздильного завода.

С интересом глядят на Пашу, хвалят, угощают, кокетничают, ну, как всегда. Паша для демократии тоже выкушал стопочку и с удовольствием закусил какой-то вкуснятиной. И тут начинается самое интересное. Администраторша переглянулась с диетсестрой, и у них начался непонятный разговор, как на «эсперанто»:

— Ну что, Карповна, достоин такой мужик? Может, выведем его в люди? Ты как на это смотришь?

— Тань, я за свои пятьдесят лет, первый раз так справляла день рождения. Ну, молодец мужик, честное слово. Думаю, достоин. Пусть и он хоть немножко порадуется. — Паша не понял.

А администраторша берёт его санаторно-курортную книжку, в углу пришлёпнула какую-то печать, расписалась и говорит:

— Поздравляю вас, Павел Григорьевич! Наш трудовой коллектив присвоил вам звание Героя Соцтруда. Правда, на период действия путёвки, но и это немало. Пользуйтесь льготами.

Глядит, а в углу книжки красуется звезда, какой-то шифр, роспись, дата. Спрашивает: «А если начнут документы трясти?»

Танюша его успокоила: «За время моей долгой работы ещё ни разу у „Героев“ документы не спрашивали. Тут гипноз».

Вот так Пашу и угораздило стать «Героем Соцтруда». Его не столько занимали льготы, сколько поведение людей при виде его документа. Быть Героем оказалось очень даже хорошо. Всё разом изменилось! Вроде, тот же человек, но какая разница. Только вчера на него смотрели в прострел, буркнут: «ждите!» и всё. И ждал, сколько надо. Со звездой в книжке стали твориться чудеса, как у Али-бабы: «Сим-сим, открой дверь!» Тащат без очереди к любой двери: «Просим Вас!» и ещё что-то шепнут тётке, что сидит со шлангом, мол, выдай, как следует свой душ Шарко.

Паша всё удивлялся, как это бабы могут среди одинаковых голых мужиков опознать Героя? По каким признакам? И ведь ни разу не перепутали: выдернут из таких же голых и к стенке. С таким усердием хлещут из шланга, ноги подкашиваются, и он всё берёг от струи своё мужское достоинство, в прямом смысле.

Так же и в радоновых ваннах, на любой процедуре — он первый. Особенно его поразил и заставил задуматься один случай, когда он уже «на посошок» решил злоупотребить геройством.

Заболел зуб. Его отремонтировали без очереди и без боли, даже потом три раза покрывали специальным лаком. Паша всё удивлялся и воевал со своей совестью. Это хорошо, что без очереди, а вот если разобраться по-человечески: ну чем зубная боль Героя отличается от боли простого шофёра или тракториста? У нас, оказывается, отличается. Но это уже высокие материи.

И ещё запомнился ему случай с музыкой. В воскресенье все процедуры отменяются — выходной. Однажды его компания решила сделать вылазку на природу. Но не просто так, а с шашлыками. Нашлись спецы и сделали всё, как надо. И в кураже решили: среди гор к неорганизованной природе добавить ещё и голос баяна. Паша не возражал, только попросил помочь нести баян.

Забрались в горы, под самые облака и ещё шутили, что их мероприятие проходит на самом высоком уровне. Было хорошо и весело. Горит костёр, искры, полумрак, где-то ухает филин, а тут живая музыка, песни, смех и веселье. Проканителились до темноты. Наконец, угомонились и стали спускаться.

Чтобы понять дальнейшее, нужно небольшое отступление.

***

Как раз было время, когда в угольном крае на одной из шахт рванул метан, и под обвалом оказались заживо погребены шахтёры. В санатории «Россия» обычно отдыхали шахтёры, и конечно, переживали за собратьев. Некоторые были даже с той шахты, где случилась, только они сейчас на курорте, а те — под землёй.

И вот Паша с компанией спускаются с гор и решили сделать подарок шахтёрам, спели сперва, как в забой отправился парень молодой, потом, по какому-то наитию, Паша заиграл старую шахтёрскую песню про коногона, а все подхватили:

Кто сочинил музыку к этой песне, никто не знает, но написана она сердцем, Паша играет, а вся компания поёт про несчастного молодого парня-коногона, которого завалило в шахте:

И вот тут начинается самое необычное. Сперва остановилась группа мужчин, по всему видать, шахтёры. Потом из корпуса потянулись другие, и всё подходят и подходят. Пашу вытолкнули в круг, оцепили плотным живым кольцом, конечно, появилась водка, и добровольцы пошли по кругу со стаканами. В центр вышел пожилой шахтёр, которого все уважительно звали Петропалыч, вот он-то и стал всем рулить. Налил Паше стакан водки, говорит:

— Выпей, сынок, за помин души наших братьев. Подняли их сегодня наверх. Тридцать две шахтёрские души. И нам их надо всех помянуть, может, кому-то из нас тоже уготовлена такая же страшная судьбина. А теперь споём и песней помянем ребят.

И запел. Паша и не знал, что в этой песне-былине более двадцати куплетов! Петропалыч знал всё. Он запевал две первые строки, за ним подхватывали и пели с повтором многоголосым хором. Пели все. Пели зло, как реквием по погибшим товарищам, которые приняли жуткую смерть под многомиллионной тяжестью… И пока не спели всю песню до конца, никто не тронулся с места. Наоборот, люди всё подходили и подходили.

Паша сам писал музыку, не раз был членом жюри, но такое исполнение довелось видеть и слышать впервые. Пели настоящие мужественные люди, работа которых — глубоко под землёй, между угольными пластами. И за этот уголь причитается жуткая плата, цена которой — человеческая жизнь. Даже есть статистика: на сколько-то добытых тонн угля положена эта страшная плата. А они пели. Без аплодисментов. И мороз шёл по коже.