Иван Булах - Деревенская околица. Рассказы о деревне

Зал зашёлся от аплодисментов и тут, как ворона во всё горло опять каркнула Кудияриха:

— Дурачьё! Да в ступке есть перегородка и два отделения. Одно — с дыркой. Долбил он подставные часы, а настоящие были у него уже в руке! Пусть он даст сюда ступку, мы поглядим!

Зал гудит. Смех. Улюлюкают: «Так его, обманщика!» Фокусник обалдел от правды, покраснел, как рак, и вдруг говорит:

— Бабушка, дайте пожалуйста, ваш платок.

— Эт на чё тебе мой платок? — насторожилась Кудияриха.

— Вы что, боитесь? Не переживайте, это лишь фокус.

— Бери, сатана, только верни. — И подаёт новёхонький шерстяной полушалок, такой весь чёрный, по центру большие красные розы. По углам розы чуть помельче. Прелесть, а не платок.

Артист ловко сложил его пополам, потом ещё и давай из него делать косячок. Потом берёт ножницы и обращается к залу:

— Все видите? Тут без обмана?

— Все видим. Без обмана.

Тот ножницами уголок косячка — клац, и разворачивает платок, а там по центру, где была большая роза, здоровенная дырка, на манер звёздочки-снежинки.

Зал обезумел от смеха, Кудияриха растерялась, но форс держит, бормочет соседкам, мол, он его незаметно подменил.

— Нет, Илинишна, — говорит бабка Барсучиха, твой это полушалок, нешто не видишь, вон тисти, что сама подравнивала.

Дальше концерт шёл без помех, гладко и весело, Кудияриха прижухла и больше не встревала. Наконец, конферансье объявил, что концерт окончен, пожелал всем трудовых успехов и говорит, что можно расходиться. Но никто не расходился, ждали «второго отделения». Что-то ещё должно быть. Стали хлопать, кричать, свистеть и топать ногами. Это, вроде, «бис» и «браво», но по-деревенски. Артисты грелись в лучах славы, раскланивались. Вышел и фокусник. И только ему уходить, а тут звонкий голос:

— Где мой платок, сатана?

— У вас в руках, где же ещё.

— Так он же попорченный!

— Это верно. Ладно, вот вам, бабушка, четвертной, купите себе новый платок, а в другой раз на концерте сидите смирно.

Хорошо сказать «купите», а где? Тогда это был страшный дефицит, она его хранила с тех пор, когда ещё была зав. фермой и купила в автолавке. Что тут началось! Это надо было видеть. На «второе отделение» можно было продавать билеты! Кудияриха визжит, размахивает дырявым платком, администратор кричит, что больше червонца не добавит, а зал — в лёжку от хохота.

Так звёзды цирка и эстрады, сами того не желая, развенчали Кудияриху и спустили с орбиты борьбы за правду. Долго потом смеялась деревня, поэтому она меньше показывалась на людях.

***

Вот так и жили. Деревенские люди отличаются от городских. Они по-детски наивны и доверчивы. В большинстве своём, это большие дети, добрые с чистой душой. Может они не слишком образованы, и не говорят с утра до вечера «Благодарю вас!», «Пожалуйста!» и «Прошу вас!» Даже если не все знают, в какой руке держать вилку и нож за обедом, зато они своим трудом производят всё то, что лежит на нашем столе. А это главное.

Весна. В третьей бригаде полным ходом идёт сев. Трактора таскают взад-вперёд сеялки, а за ними тянется шлейф пыли. Появляется райкомовская «Волга», останавливается. Из неё выходит первый секретарь, Смирнов и председатель комитета народного контроля, Пьянков. Мужик уже в годах, въедливый и ехидный.

— Вот, сами посмотрите, Юрий Михайлович, — обращается он к секретарю, — никого не слушает, вытворяет что хочет. Я лично с ним вчера говорил, никого не празднует, гнёт своё.

Перед ними стоит бригадир, Ситников Василий Романович, пожилой человек, с обветренным лицом, усталый и сердитый. Молчит. У него уже есть опыт общения с начальством, чем они скорей отцепятся и уедут, так лучше. А начни спорить, заклюют.

— Это что за дисциплина, Василий Романович? — Спокойно и по-деловому начал секретарь. — Какая же это культура земледелия? Ты же сам крестьянин, а почему так безобразно обращаешься с землёй. Мне ли тебя учить? Огрех на огрехе, вон сам гляди, развороты сеялок вообще не заделаны. Как так можно работать?

— Всё будет заделано и засеяно. Обещаю. Не будет огрехов.

— Тебе кто позволил так уродовать поле? — Опять забрызгал слюной Пьянков. — Юрий Михалыч, не верьте ему, он мне вчера точно так же, слово в слово говорил, а посмотрите что делается? Галопом скачет по полям. Что это такое.

— Что вы переживаете? Это моя забота, всё будет нормально, — устало говорит Василий Романович, — мне сейчас главное, как можно больше засеять, потом все огрехи обработаю.

— Почему же ты их сразу не заделываешь?

— В пятницу будет дождь. Если все агрегаты будут кружить по огрехам и лоскуткам, я упущу время. А я хочу засеять и пустить под дождь основное поле. Очень вас прошу, не напрягайте меня, я же не хуже вас понимаю, что делаю.

— Кто тебе такое сказал, что будет дождь? — Насторожился Пьянков. — По прогнозу он будет только в конце июня.

— Наши старики все толкуют. Я и у деда Пахома спрашивал, тоже говорит, что ждите дождь в пятницу. У него ноги начали болеть, прямо мозжат. Это точно, надо дождь ждать в пятницу. Вот поэтому и приходится торопиться, надо успевать.

— Честное слово, ну дитя малое, — по-бабьи всплеснул руками Пьянков, — у него дед Пахом говорит! А метеосводка что говорит? Тебе что, партбилет надоел? Не-ет, я не могу! Хоть вы на него подействуйте, Юрий Михалыч.

— Ты вот что, — насупился секретарь, — кончай эту самодеятельность, заворачивай все агрегаты и чтоб всё обработали как следует. Я лично за этим прослежу. Ясно?

— Ясно. Только не буду я этого делать, — упёрся бригадир.

— А я тебе приказываю! — Уже с угрозой говорит Смирнов.

— Слушай, секлетарь, — вдруг озлился Василий Романович, а когда он сердился, то всегда плевал на этикет и тоже начал «тыкать «секлетаря», — ты у себя в кабинете командуй, а тут я хозяин. Ты кто, милиционер? Тогда арестуй. Мне колхоз доверил поле, и я за него отвечаю. У меня на плечах что? Тыква, как у твоего народного контроля, придурка Пьянкова, который с землёй никогда не работал. Или я враг, какой? Это поле и меня кормит.

Смирнов от такого напора оторопел, а Пьянкова стал даже заикаться, потом стал грозить, что накажет рублём.

— А ты меня рублём не пугай. Я его не то что ты, трудом зарабатываю на этой земле, а ты штаны протираешь да ещё и всем мешаешь работать. Ты сам в крестьянском деле хоть маленько разбираешся? Кто ты такой? Ты же пустое место, паразит!

— Всё! — Прикрикнул секретарь и сразу перешёл на «вы», понял, тут и сам можешь схлопотать. — Прошу вас, товарищ Ситников, явиться в пятницу к двум часам на заседание бюро райкома. Вместе с секретарём парткома колхоза.

В пятницу с утра небо покрылось тучами, к обеду оно стало тёмно-синим. После обеда, на заседании бюро райкома партии, как в сказке о добре и зле, только секретарь Смирнов стал читать решение о партийном наказании бригадиру Ситникову, — небо совсем почернело, а когда сказал про выговор — вдруг ахнули раскаты грома и пошёл дождь! Тёплый, рясный и такой долгожданный. Больные ноги деда Пахома плевали на метеосводки…