Иван Булах - Деревенская околица. Рассказы о деревне

Через десять дней секретарь Смирнов объезжал район, чтобы проверить поля, посмотреть всходы. Специально заехал и в третью бригаду к строптивому бригадиру. Поздоровались. Немного поговорили и проехали по его полям. Все огрехи были заделаны, видать уже после дождя, потому как рыхло чернели. Зато весь огромный массив пашни уже дружно покрылся всходами, как бывают строчки на стёганом одеяле.

— Вот теперь им и жара не страшна, — подытожил Василий Романович, — влаги хватит, чтоб всходы закрыли землю, а там, если не обманет ваш прогноз, и дожди пойдут.

— Проехал сегодня по району, — говорит секретарь Смирнов, — посмотрел поля и ахнул. Веришь ли, больше чем на половине вообще ещё нет всходов, а в пяти хозяйствах только заканчивают сев. И это в начале июня! И какой после этого ждать урожай? А ты мужик рисковый, не побоялся ни райкома, ни Пьянкова.

Вот удивил, думает Василий Романович, да если бы вы не лезли в наши дела, то в Америке и Канаде зерно не закупали бы.

В тот год его бригада собрала с гектара больше всех в районе. Отдельные поля дали по 25—30 центнеров. Десятого октября, на День работника сельского хозяйства Смирнов лично вручил ему орден Трудового Красного знамени. Все знали его историю с выговором и были за него рады, только один Пьянков не находил себе места и шипел как змей, подколодный:

— Избаловали вас. Будь это в тридцать седьмом, ты бы вместо ордена, давно на Колыме озимые окучивал. Сволочь.

Ещё друзья у него допытывались:

— Василий Романович, скажи, только честно, что сейчас у тебя перетягивает, партийный выговор или этот орден?

Тот подумал-подумал и говорит:

— Перетягивает намолоченный хлеб.

Сидит Володька Ямщиков на стульчике и нервничает. В кармане повестка в суд, а в ней чёрным по белому: «… к 11—00 в качестве ответчика по делу гр. Истомина Г. С.» Виду, конечно, не подаёт, а у самого кошки на душе скребут. Догадывается — дадут срок, как пить дать. Дадут по самое «не хочу». В лучшем случае «химия», как поселение. Ох, и дуролом! Зачем только связался с этим старым козлом?

Не боится суда Володька, да вся закавыка в том, что он уже по мелочи две ходки сделал туда, где нары и охрана с овчарками. Давно это было, по молодости и глупости, а вот сейчас семейному туда не с руки. Гадко на душе, не уютно, как будто летом в душном ельнике продираешься через чащу, а паутина и сухая хвоя сыпется за шиворот…

А вот и прокурора черти принесли. Зачем? Его дело рассматривается без прокурора, с обвинителем. Ох, злопамятный, зараза! Дело прошлое. У тех, кто зону потоптал, к блюстителям закона любви мало. Как-то в гараже по пьянке крыл матом «мусоров» и прокурора. Причём его называл «пухломордый Берия». (Прокурор был полным и носил маленькие круглые очки). Ясно, доброхоты передали. Вот Володька и смекает, что тот сейчас отыграется и припомнит ему «пухломордого».

А вот пожаловал и пострадавший «гр. Истомин». На его лице оскорблённое достоинство и здоровенный фонарь под глазом. Чтобы показать свою значимость и ценность обществу, он весь в медалях. И неважно, что в основном это юбилейные, а звенят-то, как настоящие. Его сопровождали сын Петька да дочь Клавка с зятем Петром Олеговичем, редактором районной газеты. Клавка, это по-деревенски, а вообще-то она Клавдия Глебовна, инструктор райкома. Уж эта своё не упустит, все рычаги в движение приведены, кому надо позвонила и всё уладила…

Зашли молча, зыркнули со злобой на Володьку и загудели про своё. Слышалось только приглушённое «бу-бу-бу», да как бичом: «рецидивист», «хам» и «покажем!» А потом уж в голос грозится стали: «Подарочек такой сделаем, чтоб до слёз чихнул».

У Володьки сердце зашлось и захолонуло: «Каюк тебе, парень! Здравствуйте мои урки питерские, сокамерники ненаглядные, принимай пополнение…» А вот уже требуют уважения:

— Встать! Суд идет!

У каждого своё место, Володька — на скамье дубовой, судья и народные заседатели — в президиуме, а любопытная публика, с десяток человек, в зале. Прокурор пришёл из интереса, следующим слушается дело по малолеткам. Ему любопытно взглянуть, кто его сравнивает с незабвенным Лаврентием Павловичем.

Слетелось воронье, заклюют до смерти. В зале, среди любопытных, отдельным табунком сидит Глеб Истомин — истец с группой поддержки. А Володька один как перст. От адвоката отказался, зачем? Он даже жене и в гараже никому не сказал, что идёт в суд, и может не вернуться. Чего суетиться.

Всю жизнь один, детдом да общага. Уже взрослым помнит — провожали в армию. У военкомата ждут автобуса. Визжит гармошка, очумелые, затурканные вниманием призывники, а вокруг провожающие, пьяные мужики. Смеются и плачут родители, хлюпают носами девчонки. Все обхаживают стриженых ушастиков, а он стоит один, и хоть бы кто подошёл, хоть бы кто слово тёплое сказал. Это уже потом появилась злость и ненависть к этим счастливым и сытым рожам. Трезвым ещё держался, а уж поддатый выступал по полной программе, за это два срока и схлопотал. Ладно. Чего уж там.

Судья, сразу видать, женщина строгая, ведёт своё дело круто: вопросы, ответы, уточнения, справки, характеристики. Заседатели больше молчат, да и что они в этом кумекают, если Нюрочка Кретова работает на почте, а Лапшин Виктор Иванович — слесарь с инкубатора. Избрали, вот и сидят.

— Гражданин Ямщиков, вы признаёте себя виновным в том, что 15 февраля избили гражданина Истомина, и ещё утопили в реке его ружьё?

Встал Володька, долго смотрел на Глеба и выдавил:

— Да, признаю.

— За что вы избили гражданина Истомина?

— Потому что он шкура, таких давить надо!

— Вот-вот, товарищ судья, — запричитал Истомин с места, — если он так сейчас на суде себя ведёт, то можете представить, что он там на реке вытворял.

— Истомин, помолчите, вам слово дадут, — осадила его судья.

А тому неймётся, подпрыгивает: «Я кровь проливал на фронте, защищал родину и таких, как этот…»

Побледнел Володька, повернулся, и так резанул взглядом Глеба Истомина, что тот осёкся:

— Ты, дядя, не меня защищал, ты свою шкуру в обозе берёг. А меня защитил отец и остался под Ленинградом. Кто родину защищал, те не вернулись. Это вы, обозники да штабисты живые остались и своим деткам высшее образование дали. А нам: детдом, колония да тюрьма. Вот и вся академия.

— Давайте по существу, не отвлекайтесь, — перебила судья.

Прокурор сидел, не вмешиваясь, но вдруг спрашивает:

— Зоя Михайловна, вы разрешите вопрос обвиняемому.

— Пожалуйста — разрешила судья.

— Гражданин Ямщиков, скажите всё-таки — почему вы избили Истомина? Личная неприязнь или было что-то другое?

— Что вы меня спрашиваете, я же уголовник, мне веры на копейку. Вы лучше его спросите, пусть он сам расскажет. Он же сознательный, фронтовик и коммунист.