Иван Булах - Деревенская околица. Рассказы о деревне

— Вы не переживайте, с вас всего лишь пятнадцать рублей. У нас всё ужасно дёшево, по себестоимости. Не торопитесь, — кончите, дежурная за вами закроет дверь. Счастливо провести вечер.

— Мужики, а вам не кажется, что нас принимают за гоголевского ревизора? — говорит совестливый сват, Андрей Иванович.

— Ну и что? — успокоил его Серёга, а сам смеётся. — Мы же не напрашивались, и потом рассчитались и нам даже дали сдачу.

— Э-эх! Была, не была — наливай!

И загудели… Кончили где-то в одинадцатом часу. Уехали.

А чуть погодя появилась другая «Волга» и сразу к столовой. Из неё вышли тоже четверо солидных мужчин, тоже в дублёнках и норковых шапках. Постояли, поскреблись в дверь — закрыто. Ничего не поняли, но очень удивились.

Дежурный сторож Матвей Петрович был человеком спокойным и не любил встревать в чужие дела. Всё потому, что когда-то давно его с пятого курса университета забрали и отправили на Колыму по статье №58, где он и завершил своё образование. За десять лет в политике поднаторел, любил читать газеты, но своими мыслями делиться не любил. Ночью тихо дремал в конторе, а днём любил посидеть с удочкой на берегу Песчанки. А перед этой комиссией, его вдруг позвал к себе председатель и говорит:

— Петрович, ты за кого: за власть или за народ? За тех, кто всегда орёт? — Сам достал коньяк из сейфа и наливает в стаканы.

У Петровича реакция мгновенная, он сразу и выдал:

— Конечно, за власть! Об чём речь? Да при хорошей власти и народу хорошо живётся. А когда рыба начинает гниёт с головы, то надо выпить, чтоб в башке всё прояснилось.

— Молодец! — говорит Фёдор Фёдорович — А раз так, запомни — вечером нагрянет комиссия из Москвы. Смекаешь? Ты их посели в нашу гостиницу, а если будут тебя расспрашивать, не ляпни лишнего. Давай ещё дёрнем по стопке, успокоим нервы.

И это ещё не всё. Утром чуть отдохнул с дежурства, а к нему домой заявился Васька Плужников, бузотёр из гаража, он был как представитель оппозиции, потому ещё с порога говорит ему:

— Петрович, ты про комиссию слышал? У нас в колхозе идёт классовая борьба, а Москва едет разбираться. Ночью они у тебя будут кантоваться. Так что, ты как на духу говори — ты за кого, за власть или за народ? — а сам из кармана достаёт «Столичную».

У Петровича реакция мгновенная, он как топором рубанул:

— Об чём речь? Конечно за народ. Рыба же гниёт с головы.

— То-то! Будут они тебя пытать насчёт нашего колхоза, так ты им всё без утайки и выложи. Мы им козью морду покажем.

Уже по темну, ближе к двенадцати в контору пожаловали гости, и как бы не в себе, нервничают. Он их сразу определил в колхозный «люкс», а «Волгу» запихали в пристройку, в гараж, в тепло. Потом он у водителя спрашивает:

— Пошто так припозднились?

— Это комиссия из Москвы, поэтому они всё хотят провернуть втихаря, так сказать — инкогнито, чтоб никто про них раньше времени не прознал, потому выехали тайком. Я дорогу плохо знаю, вот и заплутали. Насилу доехали, в снег по уши врюхались.

Их старший, такой матёрый москвич, помялся и говорит:

— Папаша, а где бы нам немножко перекусить?

— Да где же, милок? Уж зáполночь, а ресторанов и ночных баров в деревне нет. Если не побрезгуете, то я домой сбегаю и организую сальца и прочей снеди. А чаёк мы тут сами сварганим.

Сгонял Петрович домой, уладил всё и стол накрыл. Сели гости и зовут его с собой. Он, конечно, для приличия чуток поломался, и только потом сел. Москвичи оголодали и навалились на еду, а через время стали осторожно закидывать удочку:

— Папаша, ты за кого, за власть или за народ? — говорит один мужик, а сам из «дипломата» достаёт пузатенькую фляжку.

У Петровича реакция мгновенная, как на исповеди и выдал:

— Я за народную власть, — а сам рюмочки рядком построил.

— Ну, ты папаша, и философ.

— Какие мы в деревне философы? Мы народ тёмный, как говорится, пьём что нам наливают.

Гости за длинную дорогу намаялись, а когда приняли по стопочке, то чуть оттаяли, утолив голод, опять за своё. Вроде бы разговор к случаю, а у самих на уме совсем другое.

— Не скажешь ли папаша, почему у вас в деревне власть не уживается с народом? Почему мир не берёт?

— Я на это так скажу — не наше дело чертей судить, на это попы есть, а наше дело, — сопи в две дырочки да помалкивай.

Но гости были настырные, наливают по второй, и опять у них между делом вопросы. Тут и Петрович подобрел (как никак, угощают), но всё равно осторожничает, лишь подпустил туману:

— Э-э, брат! Тут уже не философия, а сельхозполитика, и корни её тянутся аж к семнадцатому году, когда тот картавый мужик сказал: «Земля кгестьянам, а власть габочим!» Вы грамотные и лучше меня знаете. А я что? Мне пришлось учиться в колымском университете имени Лаврентия Павловича. Там учителя были серьёзные, вдалбливали нам науку жизни основательно.

— А ты не прибедняйся и не вали всё на других. Расскажи, как ты сам всё понимаешь, — и опять крышку у фляжки вертят.

Пришлось Петровичу их просвещать, как власть разваливала деревню и гнобила мужика. И ведь как исхитрился — честно отработал аванс от председателя, от Васьки Плужникова и москвичей. Нашёл золотую середину, никого не обидел. Начал с того, как при Сталине в колхозы загоняли силой, а при Ельцине эти же колхозы силой разогнали. Вспомнил «злыдней» кулаков, у которых от работы портянки к ногам примерзали, которые огрызались, когда по продразвёрстке хлеб выгребали до зёрнышка.

Так как он почти закончил в Москве университет, то после третьей стопочки просветил москвичей, как проходили: коллективизация, индустриализация, химизация, разгон «неперспективных деревень» и создание агрокомплексов. Особо остановился на чудачествах Хрущёва с реорганизацией села, кукурузой, ограничением содержания скота частниками и могого другого.

После четвёртой стопочки гости говорят:

— Что-то у тебя, папаша, всё мрачно. Это же давно было. Сейчас новое время, неужели и при демократии в деревне совсем ничего не изменилось? Теперь же люди сами всё решают.

Петрович вначале аккуратно закусил коньяк огурцом с салом, и только потом коснулся перемен и демократии:

— Врать не буду, сейчас другое дело. Раньше наш колхоз был миллионером, а по ельцинскому Указу его велят порушить, всем стать единоличниками. Только забыли, что настоящих хозяев, кто знал толк в крестьянском деле, порешили в болотах Васюгана и Нарыма. Сейчас из десятка мужиков только двое могут крестьянствовать. А если и вырастят хлеб-мясо, то опять беда — куда его сбыть? Зато как грибы-поганки объявился какой-то рэкит и налоговики, которые норовят оставить мужика без штанов. Поэтому мужики хотят работать сообща, даже с земельными паями.