Александр Бушков - Темнота в солнечный день

– А как там насчет премии? – шутливо спросил Митя. – Кто-то мне за стихи премию обещал…

– Но не подумай, что главную, – сказала Юлька, опустив ресницы. – Я как-то по телевизору слышала: главную премию решено не присуждать. Там, правда, о чем-то другом речь шла, но все равно, не подумай…

– И не думал, честное слово, – сказал Митя. – И не рассчитываю.

Юлька произнесла почти шепотом:

– Только это не премия. Премия – вроде вознаграждения или платы, а этого мне самой хочется…

Она взяла Митину руку и положила на вторую, застегнутую пуговицу блузки. Он сначала не поверил, но Юлькины пальцы настойчиво сжали его руку, и он решился. Расстегнул. Не встретив никакого сопротивления, расстегнул вторую, третью, все до одной. Осторожно распахнул блузку. Под ней ничего не оказалось, кроме Юльки. Юлька закинула голову, плотно зажмурилась, задышала чаще.

Такого он от скромницы Юльки никак не ожидал – и промедлил какое-то время, пока Юлька не шепнула:

– Ну что же ты, Митенька…

Вот тут рукам и губам открылись небывалые прежде вольности – давно знакомые, но никогда еще не исполненные такой нежности. В прошлые годы он представления еще не имел, что значит – быть первым, и теперь кровь стучала в виски, приходилось изо всех сил сдерживать себя, чтобы не пойти дальше – с ней так было нельзя, никак нельзя, Юлька ему доверилась, и нельзя было ее оскорбить неосторожным движением…

Сколько это продолжалось, он не знал – но определенно долго. Услышав легонький Юлькин стон, почувствовав, как ее ладошки вновь уперлись ему в грудь, он с превеликим трудом убрал руки. Не открывая глаз, Юлька застегнула блузку и долго лежала рядом с ним, часто дыша, а Митя любовался ее личиком. Юлька прильнула к нему, положила руку на грудь, голову примостила на плече, и они снова лежали так долго.

Наконец она заглянула ему в лицо и тихо, очень серьезно спросила:

– Митя, можешь честно ответить на один вопрос? Честно-честно.

– На любой, – сказал он чуть срывающимся голосом.

– Ты собираешься меня совращать?

– В смысле?

– В смысле секса. Мне очень нравится все, что ты делаешь… но на секс я не готова. И не знаю, когда буду готова. Еще долго, может быть. Я хочу, чтобы ты знал… Чтобы между нами была только правда… Митя, я боюсь, пойми. Девчонки рассказывают разное, одни так, другие этак… а я боюсь. Страшно – и все. Может, очень долго не решусь…

Митя обнял ее покрепче и сказал:

– А что, без секса нельзя? С чего ты взяла? Мне и этого хватает.

– Но ты же меня теперь бросишь?

– С чего бы вдруг?

– Потому что я не решаюсь на секс. Я же понимаю, ты взрослый, тебе нужно. Природа там или что… Ты к этому давно привык, тебе нужно… – Митя почувствовал, как Юлька улыбнулась ему в ухо. – Ты знаешь, отец и мать уже старые, отцу сорок, матери тридцать восемь, а они до сих пор… Как молодые. Пару раз я раньше приходила, чем собиралась, а во времянке дверь была изнутри на крючок закрыта. Ну, и ночью я пару раз поздно засыпала, слышала… Тебе тем более нужно. И вот как все это совместить – со мной ты дружишь без секса, но ведь не обойдешься без секса на стороне долго?

На серьезные вопросы нужно и отвечать серьезно. Так что Митя думал долго и старательно. Потом сказал:

– Юлечка, если честно, я не знаю, как это совместить. Вот хоть лоб себе разбей… Не могу поклясться, что мне однажды на стороне не захочется… И тебя терять не хочется. – Митя повернулся к ней, целовал и шептал на ухо: – Беда вся в том, что ты мне такая и нужна – невинная, нетронутая, чистая… Чистая, хотя многое позволяла. Ничего ведь в этом нет грязного…

Юлька прикорнула под его рукой, разнежилась. Даже залезла ладошкой под его рубашку и гладила по груди – что для нее самой означало крайнюю степень вольности с ее стороны. И наконец шепнула:

– Митя, а знаешь что? Можно попробовать как-то это все устроить. Чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Главное, чтобы я ничего не знала, понимаешь? Хотя это не главное… Чтобы там у тебя не было никаких чувств, совсем никаких. Если так и будет, мне станет спокойно… ну, не совсем, не на сто процентов, но гораздо, гораздо спокойнее. Я буду ждать своего времени… оно ведь когда-нибудь обязательно наступит… Не хочу тебя терять, ты во мне что-то такое разбудил… чистое, не думай.

Вот тут уж нежность перехлестывала за все пределы. Мало кто из девчонок на такое способен – не соглашаться, бояться, но великодушно разрешать забавы на стороне, раз уж сама не согласна…

– Юлька, ты чудо, – сказал Митя. – Ты просто чудо. – И, не зная, как бы приласкать сильнее, спросил: – Как, по-твоему, когда девушке лезут под юбку и когда ей гладят коленки, это разные вещи?

– Совершенно, – не открывая глаз, сказала Юлька. – Первое – это не просто пошлость, а похабщина, а второе… – она замолчала и закрыла глаза.

Чуть позже она узнала, что девушкам коленки не только гладят, но и целуют, но и против этого не протестовала. «Разбудил»… Женщина в ней просыпалась, вот что. Пусть до окончательного пробуждения оставалось еще долго, но и без него Митя мог обойтись… Где бы взять машину времени, чтобы подтянуть ее до своего возраста? Но ведь нет такой машины и не предвидится…

Прощальный поцелуй в прихожей был недолгим – Митя, случайно задев бедром о стену, весь покривился от боли, и Юлька тут же заботливо сказала:

– Митя, ты ложись, тебе полежать нужно. А я тебя растревожила, поросюшка такая… Я еще приду. Послезавтра. Обязательно… – И, когда дверь уже открылась, шепнула на ухо: – Может, я и испорченная, но мне понравилось, когда целуют коленки…

Оставшись в одиночестве, Митя наконец-то откупорил нетронутое «Шипучее», налил себе стакан, но отпил немного. Осторожно улегся на диван, чтобы не потревожить ногу, и, пуская дым в потолок, решил, что пришла пора подумать о серьезных вещах, касавшихся исключительно его самого.

До этого он как-то жил, не заглядывая вперед, и над особенно серьезными вещами как-то не задумывался. Самые серьезные вещи были: покупать «М-106» или «Планету-трешку», бросить ли Галочку или еще подержать возле себя с месяц, удастся ли Батуалиной матери отмазать его от военкомата? И тому подобная мелочь.

Теперь предстояло, пожалуй, задуматься о жизни всерьез. Если конкретно, о Марине и Юльке. Третий вопрос касательно Марины, который он до сих пор от себя старательно отгонял, был не так уж и сложен.

Останется ли она с ним, став зрячей?

Сейчас, так уж получилось, они оказались в одной точке пространства-времени – но что будет потом? Пока она слепая, а дальше? Зрячая, она окажется в том, своем, другом мире. Абсурдно представить ее на лавочке в окружении кодлы – и не менее абсурдно представить Митю в ее прежнем кругу, куда она, несомненно, вернется, – учителя, технари, интеллигенты-доценты и прочие, и прочие, с которыми он до того не пересекался никогда. Ну, за исключением Рубенса – но Рубенс и сам в некотором смысле исключение из правил. Он сам повис, вспоминая название знаменитого фантастического романа, миров двух между. У Мити хватало ума, чтобы это понимать – Рубенс творческий человек, но обитает где-то на окраине их творческого мира, полноправным членом в него не вошел…