Александр Бушков - Темнота в солнечный день

На этот счет он был выучен отменно – при виде девушки моментально затыкаться и убираться на кухню. Он и из кодлы многих знал – а вот Карпуху облаивал с особым удовольствием, должно быть, чуял телепатически отношение к нему Мити.

Для надежности Митя еще прикрикнул:

– Место!

Пират послушно убрался на кухню.

– Вот это сюрприз! – сказал Митя. – Джульетта, как ты меня нашла?

– Сенька рассказал Женечке и дал адрес… – на ее лице радость мешалась с тоской. – Женя сказала, ты весь поломался, лежишь пластом.

– Ну, это уж она от себя преувеличила, – усмехнулся Митя. – Не стал бы Сенька ее так пугать, да и тебя заодно… Так, ногу ушиб маленько… Заходи.

– А он не укусит?

– Он уже на кухне, – сказал Митя. – Механизм отработан – дверь внутрь открывается, как вошел, так и сам заперся… Проходи смело.

Она вошла, все еще боязливо озираясь, – но Пират в кухне дисциплинированно молчал. Митя помог ей снять плащик, и на этот раз у него вышло ловчее, чем в первый раз.

На ней была красная мини-юбка колокольчиком и белая атласная блузка с пышными рукавами – этого наряда Митя на ней еще не видел, но ей чертовски шло.

– Вот сюда, – показал он на дверь в свою комнату.

Юлька вошла, прихватив сумку. Присела над ней на корточки:

– Я подумала, ты голодный лежишь… Пирога тебе принесла. У нас пекли… точнее, вот этот, для тебя, я сама пекла. Я умею, меня мать хорошо научила. И варенье, клубника своя, – она достала пол-литровую баночку, стояла с ней с большим пакетом, завернутым в бумагу, чуть растерянно озираясь. – А куда поставить? На кухне собака…

– Поставь вон туда, на комод, – сказал Митя. – Он у меня для самых разных надобностей служит. Там, кстати, и обещанный подарок тебе лежит. Обещал я твоим успехам в инглише способствовать? Обещал.

– Ой, Мить! Это мне?

– Кому ж еще? Я инглиша подзабыл больше, чем знал…

– Спасибо… Я еще не читала, – она взяла белый том с черно-серым изображением горящей Бастилии. – Диккенс, «Повесть о двух городах». Ты по-русски не читал?

– Да не достал как-то.

– Начало красивое. – Она стала читать, запинаясь лишь самую чуточку: – «Это было самое прекрасное время, это было самое злополучное время, век мудрости, век безумия, дни веры, дни безверия, время света, время тьмы, весна надежд, мороз отчаяния, у нас все было впереди, у нас ничего не было впереди, мы то парили в небесах, то вдруг обрушивались в преисподнюю…»

– А где ты раздобыл?

– Не проблема, – сказал Митя. – Есть такая контора под названием «Книготорг». Хороших книг на русском от нее не дождешься… хотя когда-то были, а вот на иностранных – навалом. Я тебе еще кое-что выписал, скоро придет. Садись, что ли.

Она огляделась:

– Некуда…

– На диван, – сказал Митя, отодвигаясь к стене.

Юлька села на краешек… и тут же стала жертвой коварства дивана – точнее, Мити, диваны самостоятельно на коварство не способны. Еще полтора года назад Митя с помощью Батуалы и Сеньки старательно отпилил ножки чуть больше чем наполовину, постаравшись, чтобы диван не шатался. После чего диван стал ловушкой для юбок, особенно мини – колени у сидящей оказывались едва ли не выше ушей, и юбки, согласно закону всемирного тяготения, стремились к земле. Получалось не то чтобы неприлично, но весьма пикантно. Что с Юлькой и произошло.

– Ой, Митька! – она вскочила. – Что ты не предупредил, что у тебя диван такой! И сесть больше не на что.

– А ты ложись, – сказал он преспокойно.

– Ты что?!

– Юль, да ничего такого. Если не на чем сидеть, приходится лежать. Ну что ты, как маленькая? Можно подумать – только ляжешь, и тут же с тобой что-то страшное произойдет… Я отодвинулся, вон тебе сколько места…

Поколебавшись, она все же легла, правда, чуть отодвинувшись на краешек, так что их разделяло некоторое пространство – диван был широченный, в половину длины комнаты.

– А с чем пирог? – полюбопытствовал он.

– С белыми грибами. Свежими. Бабушка из Алтюфеево привезла, она их как-то хранить умеет…

– Пирог с белыми грибами сама пекла, – мечтательно сказал Митя. – Варенье тоже сама варила?

– Ага. Мама научила.

– Хозяйственная ты девушка, Юлька, – сказал Митя. – Жениться на тебе пора, вот что.

– Ну ты ляпнешь! Кто же нас распишет?

– Тебе ведь паспорт в феврале получать? А ты знаешь, в каких случаях шестнадцатилеток расписывают?

Судя по всему, она знала – легонько запунцовела, воскликнула негодующе, ничуть не наигранно:

– Митька, бросай свои пошлости, а то уйду! Мне еще и думать рано!

– С пошлостями покончено, честное благородное слово, – сказал Митя и добавил потише: – А поцеловать тебя – не пошлости? Столько дней не виделись…

Юлька молча опустила ресницы, что у нее частенько означало знак согласия. Митя повернулся к ней, во всем дальнейшем пошлости не было – только нежность. И снова, как всегда, Митю не тянуло предпринимать ничего взрослого – ну, самую чуточку, против которой Юлька ничего не имела, разве что глаза старательно держала закрытыми, сомкнув руки у него на шее.

Потом легонько уперлась ладошами в грудь:

– Митя, я задыхаюсь уже…

Он покладисто отпустил, положил руку ей под голову, и они долго лежали так.

– А стихи ведь я тебе написал, – сказал Митя. – То, что просила «Только Юльке».

– Правда?! А я думала, не соберешься…

– Зря думала, – сказал Митя. – Подай мне вон тот листок, справа от машинки, он там один такой. Ага. Сама будешь читать или слушать в исполнении автора?

– Слушать! Так интереснее. Мне пару раз стихи читали, но никогда – сам автор…

– Как скажешь. – Митя приподнялся и сел, опершись на подушку. – Только предупреждаю, я не Лермонтов, так что тапками не кидаться… Только Юльке. «Баллада о зловредных старухах».

Юлька долго молчала, глядя в потолок.

– Ну как? – спросил Митя.

– Классно… – прошептала она. – В точности про нас. У вас в городе на лавочке старух побольше на квадратный метр, но у нас тоже есть, иногда такого вслед наслушаешься… Ты мне отдашь стихи?

– Конечно. Только родителям не показывай, а то еще подумают черт знает что…

– Не беспокойся, упрячу подальше, а то и в самом деле подумают.