Абрамов Ерухам - Закон тайга — прокурор медведь: Исповедь

Ровно месяц пробыл я в этой камере. Каких только повествований о тюрьмах и лагерях, о рудниках и тайге сибирской я не услышал!..

В конце этого месяца меня предупредили, что вскоре состоится суд.

15 сентября 1948 года меня судили. Прошло пять месяцев с того дня, как покинул я родительский дом.

На суде мне даже говорить не дали. Спросили, как обычно, фамилию, имя, отчество, год рождения и прочие "установочные данные”, и через двадцать минут зачитали приговор: шесть лет трудовых лагерей.

Затем вернули обратно в тюрьму, но на этот раз посадили в общую камеру с теми, кто уже имеет приговоры. Готовились к отправке в лагеря. Здесь сидели фабричные и заводские рабочие, арестованные за кражу… катушки ниток или лоскутка (в приговорах это называлось "расхищением государственного имущества”), сидели крестьяне, которые "присвоили” початок кукурузы или несколько яблок. За все это давали семь-восемь лет каторги.

Один из заключенных рассказывал, что прошел всю войну, а жена в это время работала в колхозе, "давала урожай для победы”. Вернувшись он узнал, что один его ребенок умер от голода. Он продолжал трудиться, чтобы прокормить оставшихся детей. Однажды он взял на плантации три кисти винограда.

Его осудили за "кражу колхозного добра” (в приговоре не упоминалось, какого именно). Опять-таки, семь лет. "Лучше бы мне не возвращаться домой, не видеть и не знать всего этого ужаса”, — в отчаянии повторял он…

Работал в этой тюрьме надзирателем некто дядя Ваня. Имел за спиной, так сказать, двадцать лет "беспорочной службы”И зятя около себя пристроил. Кстати, дочь его работала здесь же надзирательницей, только в женском отделении. И даже он не мог припомнить такого количества заключенных…

И действительно, все было переполнено: поток шел за потоком. Надо было набрать как можно больше рабов для "великих строек коммунизма”, в газетах красиво именуемых "комсомольскими стройками”.

Тюрьма была заполнена молодежью. Наденет девушка со швейной фабрики лоскут материи на голову вместо косынки, а на проходной ее останавливают, арестовывают и шьют дело о воровстве на производстве… Дают пять лет…

Чем больше становилось заключенных, тем богаче делалась Страна Советов. Эти заключенные давали стране нефть, руду, марганец, ртуть, золото, они строили новые промышленные предприятия, прокладывали железные дороги…

После суда я неделю провел в тюрьме, дожидаясь этапа. Меня с группой других заключенных отправили в лагерь, расположенный неподалеку от Ташкента: в город Чирчик. Весь он был целиком и полностью построен каторжниками, только до войны, в период сталинских партчисток. Затем и его задним числом приписали к "комсомольским стройкам”, даже адрес сменился: "Станция Басу, п/я 1”.

По прибытии в лагерь нас построили колонной и начали перекличку по алфавиту. Мне пришлось дожидаться долго: в Ташкенте я раздобыл документы на имя Якубова Якова Семеновича. Но вот раздалась и новая моя фамилия. Я вышел из строя. Как и все прочие, разделся догола и держа свои пожитки в руках, пристроился к длинной очереди в баню. Одежду при входе сдавали на дезинфекцию. После бани нас распределили по бригадам. Выдали мне лагерное обмундирование: китель, брюки, кальсоны черного колера, нижнюю сорочку, фуражку (она звалась почему-то — "Уйти-уйти), знаменитые "ЧТЗ”: обувь из автомобильных покрышек.

Я попал в "молодежную” бригаду. С ребятами я познакомился быстро, а многие оказались мне знакомыми еще по воле.

Ночь я провел без сна, только под утро мною овладела тяжелая дрема. Разбудил меня голос соседа: "Вставай, пора на работу!” Сводили нас в столовую на завтрак, затем — после проверки, — в шесть утра мы приступили к работе. Мы должны были рыть канал шириной, приблизительно, в 25–30 метров, (вывозить вырытую землю из котлована). Объект назывался”Акаван’.’ Канал предназначался для орошения Голодной степи. Работенка показалась нам на первый взгляд не слишком тяжелой. Народу копошилось множество. Поднимали наполненные землей тачки по деревянным настилам (один шел впереди, а другой подстраховал его сзади), долбили кетменями землю.

Я еще не отведал, как следует, этого труда. Да и не только я: ведь вся наша бригада состояла из молодых здоровых парней с горячей кровью в жилах… Завтрак наш состоял из 150 граммов хлеба, овсяной каши с песком и мелкими камешками, которые отвратительно скрипели на зубах, и кипятка. Это было все. Работа в страшный среднеазиатский зной вызывала сильную жажду, но воды не было, — вернее, ее не давали заключенным. В полдень раздался звон чугунного колокола. Обед!

На обед выдали нам суп-баланду. В содержимом этого варева разобраться было невозможно. Я заметил несколько крупинок, какие-то зеленые листики: то ли капуста, то ли что другое. На второе — перловка, опять пополам с камешками. Я зачерпнул ложку, но мне стало так противно, что я выплюнул набранное. Видевшие это засмеялись, а один крикнул мне: "Зачем выплевывать, лучше все сразу выкинь!”

Но делать это было небезопасно. Вдруг мы услышали злобные вопли надзирателя. Он вопил на паренька-новенького из соседней бригады. Новичок выбросил содержимое миски на землю. "Стерва, не нравится жратва?! Не по вкусу пришлось, зажрался, падла, дармоед!? Скажи спасибо, что это получаешь!” — с этими словами надзиратель огрел беднягу прикладом.

"Встань! Пойдешь сейчас работать один, без напарника и без отдыха. Тогда узнаешь, как еду выбрасывать!” Пинком в зад он сбросил парня с места. Невезучий пошел работать в котлован, мы же — могли продолжить наш жалкий обед. Надзиратель приговаривал, злорадно поглядывая на свою жертву: "Пристрелю как бунтовщика”.

Парень трудился до тех пор, пока окончательно не выбился из сил. Он упал, но, чтобы тачка не скатилась, крепко вцепился в нее обеими руками. Надзиратель подошел поближе. "Вставай, стерва, бунтовать вздумал?” — таким образом он издевался над обессиленным, покуда тот не потерял сознание. Тогда его поволокли в санчасть. Что представляло из себя это заведение — описать немыслимо. Достаточно сказать, что над ней всегда стояло плотное облако жуткой вони, от которой можно было задохнуться, как в дыму… Там лежали вповалку дизентерийные и прочие инфекционные больные. О гигиене смешно говорить… Люди умирали пачками, и их списывали, словно паршивый скот.

Одни умирали, а на смену им приходили новые, так что начальству беспокоиться не приходилось.

Особенно плохо приходилось с водой. Во время работы ее не давали, так как боялись потерь рабочего времени. Люди мерли от жажды прямо в котловане… Трупы со страшными пересохшими ртами валялись на грунте.

В жилую зону нас приводили едва волочащими ноги. Только теперь я начал понимать, что такое лагерь. За несколько дней пребывания там я смертельно устал… А впереди было шесть долгих лет. Выдержу ли я? Вероятно, такой вопрос задавал себе не я один, но особо мы не делились своими мыслями: каждый замкнулся в себе.