Абрамов Ерухам - Закон тайга — прокурор медведь: Исповедь

Мы решили добиться этапа. Товарищи со мной согласились. И вскоре машины уже везли нас на сборный пункт.

На нашу "чертову дюжину”, привезенную на сборный пункт, никто не обращал внимания, хотя знакомых там было предостаточно. Шла формировка людского груза на дальний этап. Мы едва волочили ноги, до того были измучены: грязные, заросшие, безразличные ко всему, в неописуемых лохмотьях, состоящих, казалось, из одних заплаток. Те, кто узнавали меня в таком виде, ужасались, а у меня не было даже сил улыбнуться, чтобы дать понять, что еще жив. Впрочем, все мои товарищи были в таком же состоянии. Только у Бабочки сохранился шерстяной пуловер, который не отобрали, так как он был сильно подпорчен молью.

Вскоре нас загнали в "Столыпины” и отправили на Дальний Восток. Путь был неблизкий, но никаких происшествий не было: наша "чертова дюжина” отдыхала, давая успокоиться окоченевшим костям. Мы несколько оклемались, только были худы и грязны. По дороге, на задворках товарной станции г. Семипалатинска, наш состав рабов социализма был отправлен в баню, построенную как для скота, сразу на несколько сотен человек. Вместо мыла нам налили в руки немного какой-то грязной жижи. Кое-как смыв с себя материковую грязь, мы продолжили свой путь в печально известную бухту Ванина — работорговый двор социализма. Двор утопии в утопическом коммунизме.

Как тут не вспомнить знаменитую песню заключенных тех времен, песню о Ванинском порту.

Наконец-то наш "экспресс” прибыл в бухту Ванино.

Началось распределение живого товара. Система лагерей Ванино разделялась на несколько зон. Заключенные распределялись там следующим образом:

а) зона политическая

б) зона воров-законников

в) зона сук

г) зона "махновщины”

д) зона "красных шапочек”

е) зона беспредельников и еще многие другие.

Эти красочные названия говорят вот о чем: я опускаю зону сучни, так как об этом уже рассказывал, скажу об остальных. "Махновщиной” именовались те, кто провинился перед предыдущими; "красные шапочки” — грешны были и перед "махновщиной”, а уж "беспредельники” — это прошедшие все упомянутые зоны, не удержавшиеся там, изгнанные, сбежавшие и т. п.

Первым делом заключенные проходили медицинскую комиссию: ноги, руки, зубы, ребра, задница… Людей проверяли, как рабов перед аукционом. Когда подошла наша очередь, врачиха, проверявшая нас, возмутилась:

— Откуда вы взялись, из какого гроба выскочили? Отправить бы вас обратно — нам такой товар не нужен…

Дело было серьезное. Я понял, что нас вполне могут отсеять и отослать назад. Этого мы бы не пережили. Я нагнулся над нею и негромко произнес:

— Если осталось в вас хоть капля человечности, вы нас не отправите. А я даю вам слово, что недели через две-три мы придем в норму.

— Кто вы такой, собственно, к какой масти относитесь?

(Как я узнал позже, она уж знала понаслышке о "чертовой дюжине” из лагеря под Шихан-горой…)

— Я лично — вор-законник.

— А остальные?

— А остальные — пусть сами за себя говорят.

— Ну уж ладно. Иди к своим друзьям… Уверена, что они тебя откормят. Да… Видать, ты рыбка не простая, раз тебя так приморили!

Напялив обратно свои лохмотья, я вернулся в строй. Через несколько минут начали появляться и остальные, вышел и Бабочка. Нас повели к воротам так называемой 5-й зоны. Перед самыми воротами нас остановили, вторично раздели и обыскали. Вновь мы оделись. Тогда начальник, ведущий нас, сказал:

— Я вас всех предупреждаю заранее! При входе в зону вас ждут воры со всего мира. Если у кого-либо из вас есть хоть малейшие грехи перед ворами — вспомните! Пусть до революции, пусть хоть в детской колонии. Берегитесь, они узнают все, так что "грешникам” рекомендую в зону не входить…

Некоторые переглянулись — и отошли в сторонку. Таких, впрочем, оказалось немного. Оставшуюся группу завели в зону…

Нас окружила молчаливая группа, сверлящая нас настороженными взглядами. Все было, как и положено: лагерные старожилы встречают новичков, приглашают к себе в бараки, знакомят с обстоятельствами; я ведь и сам так поступал. Но от всего этого зависела моя будущая жизнь в лагере, и я хорошо знал об этом.

Бабочка и я держались вместе. Жалко, что Ханыги не было с нами. Законники пригласили нас в барак. Все те, кто сочли себя подходящими для такого приглашения, вошли. В бараке находилось несколько человек: кто сидел, кто лежал на нарах. На вошедших внимания не обращали. Я бегло осмотрелся, сделав для себя кое-какие выводы об аккуратности местных жителей. Тут мой взгляд упал на одного из присутствующих. Он смотрел на меня столь упорно, словно хотел прочесть всю мою подноготную. Я не выдержал.

— Что ты на меня свои зенки уставил, как будто я тебе за хату не уплатил?

— Откуда, земляк, будешь? — осведомился он с явным армяно-грузинским акцентом.

— Махачкалинский я.

— Давно сидишь?

— Пятый год пошел.

— Сейчас откуда привезли?

— Из Башкирии.

По его манере разговора я определил, что он армянин.

Подошли и другие жители барака. Завязался разговор. Я рассказал кое-что о нашем лагере. Ответив на первые вопросы старожилов, я обратился к армянину.

— А. ты откуда сюда прибыл?

— Я — из Китойлага. Слышал о таком?

— Не только слышал, но и сидел там в сорок девятом.

Услышав о Китойлаге, я обрадовался, надеясь узнать о судьбе своих товарищей.

Узнав, что и я побывал в Китойлаге, меня окружили кольцом — и посыпались вопросы. Сначала я отвечал охотно. Но сразу же я почувствовал в их словах какое-то недоверие и иронию. Я стал обдумывать каждое слово, а вскоре и вовсе отказался отвечать: "Что это вы за следствие устроили!” Выматерив заодно и этого армянина, даже чуть было не задрался с ним.