Колин Маккалоу - Тим [litres]

– Кажется, немного понял, Мэри, – серьезно ответил Тим.

Она рассмеялась и выпустила его из объятий. Поднявшись, Мэри помогла Тиму встать.

– Мэри, значит, когда-нибудь мне и с тобой придется расстаться, да?

– Нет, если только ты сам не захочешь, чтобы я ушла, или если я не умру.

Костер догорел. На пляже внезапно стало холодно, и Мэри поежилась, обхватив себя руками.

– Пойдем, Тим, пойдем в дом. Там тепло и светло.

Тим удержал мисс Хортон. На его лице застыло выражение решимости, которое обычно было ему не свойственно.

– Мэри, я всегда хотел понять одну вещь, только мне никто никогда это не объяснял! Что такое смерть, что значит умереть, стать мертвым? Это все одно и то же?

– Да, примерно одно и то же. – Она приложила ладонь Тима к его груди с левой стороны. – Чувствуешь, как бьется твое сердце? Чувствуешь под ладонью «тук-тук», «тук-тук», «тук-тук»? Сердце всегда там, всегда бьется, ни на секунду не замирая.

– Да, чувствую. Чувствую! – кивнул он словно зачарованный.

– Так вот, пока оно бьется – «тук-тук», «тук-тук», – ты можешь видеть и слышать, всюду ходить, смеяться и плакать, есть и пить, просыпаться по утрам, ощущать тепло солнца и дуновение ветра. Жить – это значит видеть и слышать, ходить, смеяться и плакать. Но ты, наверное, замечал, что вещи стареют, изнашиваются, ломаются? То же самое происходит и с нами, со всеми, у кого в груди бьется сердце, – со всеми без исключения, Тим, абсолютно со всеми людьми! Мы тоже стареем, изнашиваемся и, в конце концов, ломаемся. Сердце, которое стучит в твоей груди, останавливается, как часы, которые забыли завести. Это случается с каждым, когда настает его час. Одни дряхлеют быстрее, другие медленнее, некоторые умирают в результате несчастного случая – в авиакатастрофе или другой аварии. Никому из нас не ведомо, когда мы прекратим свое существование: смерть не поддается контролю, ее нельзя предсказать. Просто однажды она наступает – когда мы одряхлели и ослабели настолько, что у нас больше нет сил жить. Когда сердце останавливается, Тим, человек умирает. Мы больше не видим и не слышим, не ходим, не едим, не можем смеяться. Мы мертвы, Тим, нас больше нет. Мы прекратили свое существование, и нас навсегда помещают туда, где мы можем лежать и спать в мире и покое, – в землю. Такой конец ждет каждого человека, и бояться этого не надо, больно не будет. Человек просто засыпает вечным сном, а ведь во сне мы боли не чувствуем, правда? Спать приятно – что в постели, что в земле. Но, пока живы, мы должны наслаждаться жизнью и не страшиться смерти, когда она придет за нами.

– Мэри, значит, я могу умереть – так же, как ты! – с жаром воскликнул Тим, приблизив к ней свое лицо.

– Да, можешь. Но я старая, а ты молодой, и по всем законам жизни и смерти я должна умереть раньше тебя. Я дряхлее, чем ты, понимаешь?

Тим снова был готов расплакаться.

– Нет, нет, нет! Я не хочу, чтобы ты умирала раньше меня. Не хочу!

– Ну-ну, полно, Тим, не расстраивайся! – Успокаивая, она поглаживала его руки. – Что я тебе сейчас говорила? Мы должны наслаждаться каждым мгновением жизни, пока живы! Смерть когда-нибудь придет, но об этом не надо тревожиться, вообще не надо об этом думать! Смерть – это окончательный уход, Тим, с которым особенно трудно смириться, потому что это расставание навсегда. Но смерть ждет каждого из нас, и мы не можем закрывать на это глаза или делать вид, что этого не бывает. Если мы взрослые разумные люди, если сильны духом, то знаем и понимаем, что смерть неизбежна, но не допускаем, чтобы это нас тревожило. Ты, я знаю, взрослый и разумный, ты силен духом, поэтому пообещай мне, что не будешь думать о смерти, не будешь бояться того, что она настигнет меня или тебя. И еще пообещай, что к расставанию ты отнесешься как настоящий мужчина и не станешь расстраивать бедняжку Дони, показывая ей, как ты несчастен. Дони тоже живой человек: как и ты, она имеет полное право по-своему наслаждаться жизнью. И ты не должен лишать ее этой радости, выказывая свое недовольство.

Мэри взяла Тима за подбородок и заглянула в его затуманенные от слез глаза.

– Тим, я знаю, ты добрый и сильный человек, и хочу, чтобы именно таким ты был с Дони, стойко переносил невзгоды и печали и не грустил о том, чего нельзя изменить. Обещаешь?

– Обещаю, Мэри, – кивнул Тим с серьезным видом.

– Тогда пойдем в дом, а то я замерзла.

Мэри включила в гостиной большой обогреватель, поставила музыку, которая, она знала, снимет тяжесть с души Тима и вернет ему хорошее настроение. Ее «лекарство» помогло, и вскоре он смеялся и весело болтал, словно ничего не случилось, а потом захотел поупражняться в чтении, и Мэри охотно согласилась.

Когда пришло время идти спать, он вдруг обратился к ней:

– Мэри?

– Да?

Тим повернулся, чтобы видеть ее лицо.

– Когда я плакал и ты меня обнимала, что это было? Как это называется?

Она улыбнулась, потрепав его по плечу.

– Не знаю, есть ли этому название. Полагаю, я тебя утешала. Да, думаю, название этому – «утешение». А что?

– Мне понравилось. Мама иногда так делала, очень давно, когда я был маленький. Но потом она сказала, что я уже большой, и с тех пор никогда меня не обнимала. А почему ты не думаешь, что я уже большой?

Мэри на мгновение прикрыла глаза рукой.

– Наверное, я думала о тебе не как о взрослом мужчине, а как о маленьком мальчике. Но это не важно, большой ты или маленький, если у тебя горе. Пусть ты уже взрослый, но ведь ты был сильно расстроен, верно? Тебе помогло мое утешение?

Удовлетворенный ее ответом, он отвернулся.

– Да, очень. Мне было приятно. Я хочу, чтобы меня утешали каждый день.

Мэри рассмеялась.

– Хотеть, чтобы тебя утешали каждый день, конечно, можно, но рассчитывать на это не стоит. Если что-то делать слишком часто, это теряет свою привлекательность, ты не согласен? Если тебя утешать каждый день, по делу и без дела, тебе это скоро надоест. И не будет нравиться так, как теперь.

– Мэри, но мне нужно, чтобы меня постоянно утешали. Каждый день!

– Вздор! Уймись! Какой ты хитрец, дружок! Все, разговор окончен. Пора спать.

Тим поднялся.

– Спокойной ночи, Мэри. Ты мне нравишься. Ты мне нравишься больше всех, не считая папы и мамы. Ты мне нравишься так же сильно, как папа и мама.

– Ох, Тим! А как же Дони?

– Ну, моя Дони мне тоже нравится, но ты нравишься больше. Ты мне нравишься больше всех, не считая папы и мамы. Я буду звать тебя «моя Мэри», а Дони «моей Дони» больше называть не буду.

– Тим, нужно уметь прощать! Нельзя быть таким жестоким и эгоистичным! Ты хочешь, чтобы Дони думала, будто я заняла ее место в твоем сердце? Пожалей сестру, прошу тебя. Она очень расстроится.

– Но ты мне нравишься, Мэри. Ты мне нравишься больше, чем Дони! И я ничего не могу с этим поделать! Честно!