Колин Маккалоу - Тим [litres]

– Успокойся, Тим, не реви. С мамой все хорошо. «Скорая» уже едет, мы отвезем ее в больницу. Там ее быстро на ноги поставят. Будь молодцом, не реви, ради мамы. А то она проснется и увидит, как ты тут рыдаешь словно болван. Думаешь, ей это понравится?

Шмыгая носом, Тим попытался успокоиться. Рон шагнул к креслу, в котором сидела Эсме, и присел на корточки, взяв жену за руку.

– Эс! – Морщины на его старом лице прорезались глубже. – Эс, любимая, ты меня слышишь? Это Рон, любимая, Рон!

Эсме медленно открыла глаза. Увидев мужа, в ответ она чуть сжала его руку.

– Рон… Бог мой, как я рада, что ты дома… Где Тим?

– Он здесь, любимая. Не волнуйся за Тима. «Скорая» уже едет, мы отвезем тебя в больницу. Как ты себя чувствуешь?

– Как птичка… растерзанная кошкой… О боже, Рон… боль… ужасная… Я помочилась под себя… Кресло мокрое…

– Эс, да бог с ней, с мебелью, высохнет. Подумаешь, помочилась, нашла из-за чего переживать! – Он попытался улыбнуться, но лицо его скривилось и, как он ни старался сохранять самообладание, слезы потекли из глаз. – Эс, любимая, не сдавайся! Боже, как я буду без тебя? Держись, Эс, держись. Скоро мы доставим тебя в больницу.

– Я… держусь… Не могу… оставить Тима… одного… Не могу… оставить Тима… одного…

Через пять минут машина «скорой помощи» уже подъехала к дому. Эс осмотрели и положили на носилки. Рон и Тим последовали за медиками, чувствуя себя никчемными и ненужными.

Рон посадил сына вперед, а сам сел сзади.

Сирену включать не стали. Врач вставил в рот Эсме пластиковую трубку, которую подсоединил к кислородной подушке, и проверил пульс.

– Почему вы не включили сирену? – спросил Рон, дико озираясь по сторонам: пластиковая трубка и кислородная подушка наводили на него ужас.

Врач ободряюще посмотрел на него, похлопал по спине и ответил спокойным тоном:

– Не волнуйся, приятель. Сирену мы обычно включаем, когда едем на вызов, а когда везем пациентов – очень редко. Больных ее вой пугает и больше вредит им, чем помогает. Ваша жена держится молодцом, а в этот вечерний час мы вмиг доберемся до места и без сирены. Тут всего пара миль.

Движение на дороге было неплотное, и уже через пять минут «скорая» подъехала к ярко освещенному входу отделения экстренной помощи больницы имени Принца Уэльского. Едва автомобиль затормозил, Эс открыла глаза и кашлянула, выплюнув трубку. Врач, оценив состояние больной, решил не подключать ее к кислородной подушке, пока не начнется новый приступ. Может быть, она хочет что-то сказать, что-то очень важное.

– Рон…

– Я с тобой, милая. Ты в больнице, здесь тебя быстро поставят на ноги.

– Не уверена… Рон…

– Да, милая? – По его щекам снова заструились слезы.

– Тим… Мы… всегда боялись… Что… будет с Тимом… когда меня… не станет?.. Рон…

– Я с тобой, милая.

– Присмотри за… Тимом… Позаботься… о… Тиме… Бедный Тим… Бедный… Тим…

Это были ее последние слова. Носилки с Эсме куда-то увезли, а Рону и Тиму было предложено пройти в комнату для посетителей. Вскоре одна из медсестер принесла им чай со сладким печеньем. Сообщить что-либо о состоянии Эсме она, вежливо улыбаясь, отказалась.

Через полчаса в больницу прибыла Дони с мужем. Она была на сносях, и Мик старался всячески ее оберегать. Всхлипывая, Дони села между отцом и Тимом.

– Ну, полно, полно, родная, не плачь, – стал утешать ее Рон. – Мама поправится. Сейчас ее куда-то увезли, но как только будет что-то известно, нам сообщат. Не реви! Думай о ребенке, милая, тебе сейчас нельзя волноваться.

– Что произошло? – осведомился Мик. На Тима он старался не смотреть.

– Не знаю. Когда мы с Тимом пришли домой, она была без сознания – сидела в кресле в гостиной. Как долго – не знаю. Черт, почему я сразу домой не пошел, зачем поперся во «Взморье»? Надо было сразу домой!

– Папа, не вини себя, – шмыгнула носом Дони. – В будни ты всегда возвращаешься домой в одно и то же время. Откуда тебе было знать, что сегодня ты ей понадобишься? Ты ведь знаешь: мама ничего не имела против твоих привычек! Она была рада, что ты позволяешь себе немного расслабиться после работы, да и ей это давало возможность заняться собой. Много раз я слышала, как она говорила, что успевает и в теннис поиграть, и ужин для вас с Тимом приготовить.

– Я должен был заметить, что ей нездоровится. Куда только я смотрел?

– Папа, ну что теперь себя корить? Что сделано, то сделано. Мама не хотела бы, чтобы вы жили как-то иначе, и ты это сам прекрасно знаешь. Не надо мучиться из-за того, что нельзя изменить. Лучше подумай о ней и о Тиме.

– Господи, да я только о них и думаю! – в отчаянии крикнул Рон.

Они посмотрели на Тима. Он сидел тихо, как мышка, сцепив ладони и сгорбившись, словно ушел в себя. Такую позу он всегда принимал, когда был убит горем. Плакать он перестал, и теперь сидел, уставившись в одну точку отсутствующим взглядом. Дони придвинулась ближе к брату и ласково окликнула, поглаживая его руку.

Тим вздрогнул, потом, казалось, осознал, что она рядом, и с грустью посмотрел на сестру.

– Дони! – произнес он, словно недоумевая, что она делает в больнице.

– Я с тобой, Тим. Не волнуйся за маму, она поправится. Обещаю.

Тим покачал головой.

– Мэри говорит, нельзя давать обещания, которые не можешь выполнить.

Лицо Дони застыло. Она снова повернулась к отцу, полностью игнорируя Тима.

Поздно ночью к ним вышел доктор Перкинс. Выглядел он осунувшимся и усталым. Все разом встали, словно подсудимые при виде судьи.

– Рон, выйдем на минутку, – тихо предложил он.

Яркие лампы заливали слепящим светом опустевший коридор.

– Она скончалась, приятель.

Рон, ощутив тянущую боль в груди, будто по ней проехался тяжеленный каток, жалостливо смотрел в лицо немолодого доктора.

– Нет!

– Мы ничего не смогли сделать. Обширный инфаркт, потом еще один, уже после того как ее доставили сюда. Сердце остановилось. Мы пытались его запустить, но ничего не вышло. Подозреваю, что проблемы с сердцем у нее начались не сегодня, а внезапное похолодание и теннис довершили начатое.

– Она никогда не говорила, что ей нездоровится, я ничего не знал. Но это же Эс. Она никогда не жалуется, – сумел произнести Рон. К нему возвращалось самообладание. – Ох, доктор, я не знаю, как мне быть! Ведь Тим и Дони думают, что она поправится!

– Рон, хотите, чтобы я им сообщил?

– Нет, – покачал головой Рон, – я сам. Только дайте мне минутку. Можно ее увидеть?

– Да. Но Тима и Дони лучше к ней не пускать.

– Доктор, тогда ведите меня к ней прямо сейчас, а потом я им сообщу.

Каталку с Эс перевезли из палаты интенсивной терапии в маленькую боковую комнатку, предназначенную именно для таких случаев. Теперь ничто не напоминало о том, что ей пытались оказать медицинскую помощь: исчезли и трубки, и провода. Эс с головой была накрыта простыней. Рона это потрясло до глубины души. Словно пришибленный, он стоял в дверях и смотрел на очертания неподвижного тела. Вот и все, что осталось от Эс. Она никогда больше не сможет ходить, дышать. Для нее все кончено – солнце и смех, слезы и дождь. Больше никогда, никогда. Ее праздник жизни завершился здесь, в этой сумрачной комнате, под белоснежной простыней. Завершился без фанфар, без предупреждения. Она не успела подготовиться к своему концу, не успела даже попрощаться по-человечески. Жизнь оборвалась – и все, был человек – и нет. Рон приблизился к каталке и вдруг почувствовал, как в нос ударил тошнотворно сладкий аромат нарциссов, стоявших в большой вазе на столе. Отныне запах нарциссов будет для него невыносим.