Наталья Налимова - Хата-хаос, или Скучная история маленькой свободы

Пока Силантий думал строительство, Ломоносовы жили своим мясом, своим огородом, рыночной торговлей, жили неплохо, сытно, но по-прежнему в барачной общаге, в получасе пешего хода до Маховки через ненавистный мост. Лёнька называл её барак-бардак, корчил в окна гнусные рожи и верил, что такая жизнь будет не всегда, вырастет он в Леонида Силантьевича, переиначит мир по-своему. Будет порядок, тёплый сарай, не для свиней и лошадей, а для станков и машин. Верил молча, не говорил об этом отцу, за железяки можно и подзатыльник схлопотать.

Мир изменился быстрее, чем ожидал прозорливый Лёнька и загадывал Силантий, в тот самый день, что до сих пор чёрным квадратом помечен в календарях как памятная дата опустошающего смерча.

Смерч страшен людям потому что непонятен. Возникает из лёгкого движения воздуха, ворует силы для разгона, начинает крушить и убивать всё, что ему не по нраву. Может оставить лежать мусор на дороге и вознести придорожный камень, вот что такое смерч. Он бывает раз в сто, в двести лет, в некоторых местах не случается вовсе. Не случался он и в Тутове. Был мороз сорок пять градусов, была засуха, пару раз был град с размером с детский кулачок, мор скота был. Смерча не было никогда.

Заурядное начало летнего дня не обещало катаклизма, люди не испугались сильного ветра. С вечера ожидалась жара, утром похолодало, дело обычное. Силантий ушёл на участок думать крышу, Зоя отправилась вместе с ним кормить скотину и огородничать. Дома остались Лёнька, Нина и мелкий Димка.

Нина, уже девушка-подросток, жевала хлеб с салом, мешала суп в кастрюле, задумчиво смотрела в окно на летающие зонтики прохожих, пока сорванная верёвка с соседским бельём не закрыла панораму. На потемневшее окно заревел Димка, бельё ему показалось большой птицей, крадущей детей. Лёнька в щели между прилепленными к стеклу чьими-то носками увидел крылатое дерево. Это было уже чересчурным событием, чтобы понять его, не потрогав руками. Отодвинул Нину, начинающую реветь вслед за Димкой, выбежал навстречу волшебному ветру, от которого полетело всё. Коза, крыша, машина, провода, столбы, деревья, очень удачно полетел забор, стукнулся о дверь барака и понесся дальше вместе с дверью. Ветер ворвался внутрь общей прихожей, создал великолепный бардак, которого ни Лёньке, ни Димке взрослые бы не простили, а ветру можно, он не боится никого.

Вокруг Лёньки загудело, карманы брюк вывернулись наизнанку, конфетные бумажки и хлебные крошки втянулись в гудящую стену. Лёнька очутился в воздушной трубе, упёртой в космос. В трубе звучали небесные гармонии, они заставляли летать непривычные к полёту вещи, в самой вышине трубы кружились звёзды. Лёнька тоже начал было взлетать, но ветер выбросил его наружу. Это было несправедливо. Лёнька припустил за ветром, за его сердцевиной, убегающим чёрным столбом. Было не страшно, а весело, Лёнька почти перегнал ветер, вдруг оглянулся, увидел барак без крыши, подумал о ревущей Нине, помахал смерчу рукой и вернулся домой.

Димка с Ниной сидели в комнате, удивлённо смотрели на потолок, ставший небом, молчали. Ветер быстро стих, стало ясно, что больше ничего интересного не произойдёт. Нина вернулась на кухню, продолжила варить семейный суп. Прибежали родители, по дороге из города заехал встревоженный Георгий на МАЗе. Собрали вещи, кинули в прицеп, присели на дорожку и оставили разорённый барак-бардак навсегда. Нина двумя руками держала горячую кастрюлю с супом, пообедают в недостроенном доме. Лёнька качался на мешке с одеждой, думал о великой силе ветра, которую, наверное, можно использовать вместо мотора, надо только придумать способ, лёгкий способ. Смерч же просто воздушный столб, наполненный музыкой, зато от него летают самые тяжёлые предметы. Вот если вспомнить эту музыку… Баба Зоя подсчитывала убытки. Убытков, кроме разбитой люстры, баба Зоя не обнаружила, а барак всё равно был казённый и для семьи временный.

Городу и его жителям недобрым смерчем был нанесён великий урон. МАЗ проезжал мимо разрушенных домов, сдавленных троллейбусов. Видимо, были и человеческие жертвы. Георгий, хотя и лавировал меж завалов, только через час довёз семью на место. Ехал он не по Центральному мосту, а по старому, безымянному, как велел написанный от руки указатель.

На участке всё изменилось. Первое, что заметил Силантий, была превосходная крыша, нахлобученная на дом, будто смерч затеял смуту ради Ломоносовых. Во дворе стояла испуганная лошадь с ободранным хвостом, рядом с ней одуревшая от полёта ничья корова. Свиньи хрюкали в сарае, они никуда не улетели. Мусор, покрывший двор, был в основном полезный, строительный. Баба Зоя тут же прибрала в сарай рулоны обоев. Пусть куски разные, где в цветочек, где в клеточку, зато новые, не надо покупать. Лёнька же, Димка и Георгий не смотрели вниз. Самое большое изменение произошло выше, почти над головами, на Центральном. Мост, ставший уже привычной и необходимой частью города, разъединился пополам. Дальняя часть, вырванная стихийной силой, лежала на том берегу Уловки. Ближняя к Маховке часть вздыбилась и въехала на ломоносовский участок.

— Отлично, — прошептал Димка. — Теперь он наш!

Так и получилось. Городские власти сочли нерентабельным восстановление Центрального, запланировали Новый Центральный в километре от разрушенного. Соседи, хоть и невзлюбили Ломоносовых за благоволение к ним смерча, не сговариваясь отказались от прав на убитый мост в ломоносовскую пользу. Может быть, они просто боялись: кто знает, чего ожидать от этой семейки, которой помогают грозные небеса.

Дорожное движение стихло, первые два дня по привычке толпились машины, идущие из Москвы, потом при въезде в город установили указатель к старому мосту, и в заречной части Тутова воцарилась первобытная тишина. Былое шоссе переименовали в тупик Авиации, перестали обещать провести газ и открыть среднюю школу. Только пролетающие низко самолёты и редкие праздничные салюты на площади Ленина напоминали о близости городского центра и аэродрома.

Лёнька и Димка, ставшие владельцами и полмоста, и болотистого луга под ним, и даже части речки, по вечерам залезали наверх в выстроенную своими руками чайную беседку наблюдать самолёты. Лёнька особенно ждал тот момент, когда они прекращали перемигиваться с крыла на крыло красным и зелёным, загорались белыми посадочными огнями, будто перерождались в демонов свежего воздуха.

Пытаясь понять, судьба или случайность изменила его жизнь, Лёнька пришёл к пониманию устройства мира. Он искал суть в модных эзотерических книгах, призванных заполнять пустоты после падения идей социализма, и в ритме движения солнца, луны, реки, травы, самолётов. Болотистый луг, не имеющий практической ценности, и ту часть заброшенного шоссе, что заканчивалась мостом, Лёнька превратил в личное святилище, выставил среди дикой осоки пантеон — не ради шутки, а ради особого настроения. Наполовину асфальт, наполовину болото, Лёньке нравился этот символизм. Когда смотришь из беседки с моста, то видишь людские идеи сверху, будто летишь над землёй чистым духом или небесной стихией.