Наталья Налимова - Хата-хаос, или Скучная история маленькой свободы

Толик после армии поселился сперва у Лёньки, вскоре, промёрзнув январской стужей, перебрался на второй этаж конюшни, очистил от сена уголок возле мутного оконца, отгородился досками и пенопластом, кинул провод, поставил армейскую электропечку, стол, стул, смастерил полку, привёз из Сополимера чертежи, десяток книг, повесил на дощатую стену детский рисунок виманы. Через две недели был готов черновик конструкции с обтекаемыми бортами. Когда подготовка к пробному моделированию почти началась, начались и плановые пахотно-огородные работы. Лёнька увяз в ненавистном навозе под приглядом Силантия, Толик поневоле отвлёкся на срочный заказ, только к концу лета оба были готовы продолжить проект.

— В таком-то бардаке? — оглядел Толик мастерскую, усыпанную опилками, кривыми гвоздями и другими остатками ремонта телег и лопат.

Потребовалась уборка, которая закончилась капитальным ремонтом. Сварили печку-буржуйку, чтобы не мёрзнуть зимой, постелили и покрасили пол, поставили вдоль стен стеллажи для инструментов, смонтировали продуманное Толиком освещение: три лампы на потолке и по навесному светильнику над каждым столом.

Снова пришла зима. Толик незаметно перебрался в верхний дом, в комнату Нины, там и остался. Силантий хмурился, иногда делал вид, что Толика не существует, лишь после скромной свадьбы признал его родственником. К лету родился Стасик. Толик рисовал самолёты для журналов, Лёнька занимался по ночам мазами, а днём помогал Силантию с лошадьми. Мастерская не простаивала, хотя использовалась не по идейному назначению. Бумажный проект лежал в каморке над конюшней. Толик изредка поднимался туда, поправлял что-то карандашом, вздыхал, смотрел на стену, где висел рисунок виманы, опять вздыхал и спускался на землю. Так и прошли три года, сырые идеи кипели; жажда полётов, подавляемая огородом, усиливалась. Толик на досуге строил макеты непонятных Лёньке аппаратов, вечера скрашивала игра в шахматы и надежда, что однажды всё изменится.

И всё изменилось, но изменённая жизнь выправилась не сразу. С тех пор, как умер дед Силантий, единовластие в семье было потеряно, началось странное время. Нет, не пьянство и не делёж имущества смутили Ломоносовых, а обретённая свобода действий. Все привыкли к отцовскому авторитету, к противостоянию, к своим тайным мыслям о гараже взамен конюшни и о превращении примыкающей к реке части огорода в тестовый аэродром. Когда стало некому запрещать, стало некому и противостоять. Проекты легли на полку, Лёнька через силу кормил осиротевших лошадей, Диментус тайно продал корову, купил компьютер, безвылазно засел мочить монстров, Толик зачастил к родителям в Сополимер. Все были недовольны друг другом, ходили по двору и огороду разными путями, старались по возможности не встречаться. Бывали и показательные скандалы, не хуже тех, что иногда вычитывала в газетах скучающая по новостям Нина:

— Вы с Лёнькой только чай на мосту дуете! — возмущалась она. — Нет бы и меня позвали. Я весь день у плиты, живу в деревне, а как в тюрьме! И даже ремонт сделать некому!

Не объяснишь ей, что у мужчин бывают свои интересы, свободно обсуждать которые можно только без женщин. Придумали же англичане мужские клубы. Толик специально пересказывал Нине статью из журнала «Англия» про традиции английских клубов моряков, адвокатов и циркачей. Нина не понимала, лишь сердилась:

— Сегодня в нашем цирке человек-женщина! Детей рожает, бельё стирает, еду готовит, посуду моет, лошадей кормит, пока не летает, но, того гляди, запустят!

После одной ссоры Толик ушёл жить в Лёнькин сарай навсегда, только навещал сына, играющего в песочнице возле верхнего дома, и иногда носил деньги. Шёл пятый послеармейский год, была золотая осень, улетающие на юг птицы и уединённое общение двух друзей снова пробудили умерший было проект. Они часто ходили на мост. Толик курил, Лёнька болтал о полётах, и оба смотрели сверху на болотные скульптуры. Толик с самого начала называл Лёнькину коллекцию паноптикумом, Лёнька сперва злился, даже привесил на забор табличку «Пантеон», а потом махнул рукой — паноптикум так паноптикум, лишь бы дело делалось. Большую часть времени они проводили в мастерской, забыв о лошадях и ремонтах, и обсуждали чертежи конструкции, условно названной летающей лодкой, а никакой не виманой. Слишком уж звучит вимана иностранно, да и способ полёта пока не решён, одни туманные идеи и обтекаемые борта, ясности нет.

Навсегда закончилось через пару недель. Нина выманила обоих особо сытным запахом, вернула Толика в семью, Лёньку в навоз.

— Вот она, женская хитрость, — вздыхал Лёнька в ухо Чайки. Лошадь Чайка, хоть сама была женщина, молча его понимала. Покойный Силантий говорил, что раньше, до полёта на смерче, она работала в цирке, может быть, и английском.

Переждав год разброда, тихая Зоя, утратившая мужа и привычный домострой, ушла в начале зимы из назревающего семейного краха к подруге по лесным походам Тамаре Тимуровне, которой было скучно доживать одной в двухкомнатной квартире после полувека работы в самой шумной школе Алма-Аты, не с кем даже обсудить текущий сериал. Зоя, не имевшая раньше времени на сериалы, быстро подсела на них и стала завзятой сериальщицей, а летом они с Тамарой планировали продолжить занятия грибным собирательством вместо работы на огороде. Дети Силантия и Зои, которых не учили командовать собой, вмиг стали старшим поколением Ломоносовых. Лёнька попытался было дорваться до руля, но был осмеян Диментусом и Толиком: иди, мол, конюшню сперва вычисти, антишный герой. Семья потеряла общий знаменатель, который объединяет членов в единство.

И тогда пробудилась мудрость Холмогор. Нина приняла на себя обязанность варки ежедневного семейного супа. Нажористая уха, окрошка, серые жирные щи зазвучали ложками, задали ритм жизни, а вместе с ритмом — удивительное дело — и смысл. К лету Толик привёз в хату-хаос дедово кресло, поставил у окна, перевесил рисунок виманы из конюшенной каморки в свою комнату, будто соединил два мира, сополимерное мечтательное детство и бытовую зрелость. Диментию надоело бессмысленное геймерство, он неожиданно поступил в художественное училище, увлёкся моделированием компьютерных монстров и написал резюме в известную компанию Монстролайф. После выгодной продажи конского навоза в огороды, которые выросли на месте некогда престижного заречного района, Лёнька смирился с лошадьми. Они производят удобрение, в любое время готовы к работе во всю лошадиную силу, главное не лениться косить по утрам бесплатную траву. Весь остальной день можно творить в мастерской, продажа навоза и пахота участков даёт достаточный минимум денег для поддержания скромной Лёнькиной жизни. И потом, вспоминал Лёнька отцовы слова, лошади тёплые и в них есть душа. Семья собиралась вместе на кухне верхнего дома, когда крышка подпрыгивала на большой кастрюле и вкусный запах перебивал стойкий дух конюшни и сена. Варка семейного супа похожа на поднятие флага страны: раз пар летит в воздух и щекотит носы даже в худшие дни, то жизнь продолжается несмотря на все трудности и размолвки. Есть вещи временные, и есть вещи вечные как ежедневный обед.