Ян Засурский - Старый шут закон

— Кум, — подсказал кто-то из мужчин.

— Задушевный друг, — поправила женщина.

— Пусть так, — согласился Стив, — и вот я слышал эти слова, говорит он, но разве люди были вместе… никогда, почти никогда. На собраниях по поводу орошения всегда говорят: чтобы была вода, надо бороться… бороться против другой деревни… против других фермеров, против наших parientes, наших родичей… против наших соседей. На собраниях демократов я слышу, что мы должны бороться против республиканцев, победить их и отобрать у них их места в Капитолии. А на собрании ветеранов мне всегда говорят, надо бороться против «красных», бить их или даже убивать, и пусть убираются туда, откуда пришли. И даже когда я прихожу к себе в церковь (он имеет в виду свою Penitente morada), мне говорят, чтобы я остерегался этих язычников, этих протестантских anglos — гнать их, мол, надо, камнями их побить и даже перестрелять. Всегда одно и то же: бороться, бороться, бороться… против, против, против… ненавидеть, ненавидеть, ненавидеть!..

Речь старика производила впечатление; Хэм мог судить об этом и по растущему пафосу, с каким ее переводил искушенный в публичных выступлениях Стив, и по раздавшимся аплодисментам.

Но оратор словно и не заметил оваций; такие невидящие и мечтательные глаза могли быть у вдохновенного библейского пророка, глашатая святой истины. Несколько фраз пропали в шуме аплодисментов.

— …но сегодня я слышу здесь слово «союз», и на самом деле имеется в виду junion; я слышу слова hermano и hermana, и вы действительно — братья и сестры. И еще я слышу новое слово camarada, товарищ. Я еще в жизни не слышал, как люди говорят такое слово друг другу, и оно наполняет меня великой радостью, ибо я вижу и слышу людей, ставших словно один человек. В первый раз за всю жизнь я чувствую, что все стоят за меня, а не против меня. Будто в каждом здесь частица меня самого, и каждый из нас — от чресел господних. И я верю, красная религия — это правильная религия. Я вот всегда думал — мир больной, но сейчас я думаю, что он выздоровеет через этот союз, через это братство… через эту великодушную любовь к невинным узникам, к беднякам, ко всем голодным, к несчастным старикам, оставшимся одинокими, потому что умерли все, кто был дорог их сердцу.

В прежние дни (так он говорит) я всегда работал один, потому что не было этого junion, не было этого союза, и я сделал мало для своего народа. Но теперь я вижу этот союз, я знаю про него и радуюсь, что на закате жизни смогу больше помочь моим братьям, чем на заре, когда я был молод и силен.

Поэтому, говорит он, позвольте поблагодарить вас за это, а также за то, что ему позволили высказать, что было на душе; он от всего сердца готов сделать все, о чем бы вы ни попросили, и еще раз благодарит, спасибо.

Аплодисменты прозвучали приглушенно и робко, слушатели, казалось, не были уверены в их уместности. И в самом деле, подумал Хэм, самоуверенным городским сорвиголовам из ЛЕСИАР старик должен показаться средневековым испанцем, их предком, воскресшим, чтобы напомнить о вековых традициях простодушного и почтительного благочестия…

— Ну что тут можно добавить? — сказал Хэм, когда Джек наконец заметил его поднятую руку и предоставил ему слово. — Разве только то, что теперь всем нам понятнее смысл нашего великого лозунга: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Воскресный заголовок компостельской «Таймс» вопреки ожиданиям Хэма оказался вовсе не избитым штампом о герое-инвалиде, защитившем честь флага. Хэм все еще боролся с искушением понежиться на шелковых простынях, когда муж Панси принес ему в комнату для гостей газету и чашечку очень крепкого кофе. Панси так и не ложилась, сказал Пирс. Она и сейчас на ногах, ухаживает за ночевавшими здесь делегатками, снабжает их бумажными полотенцами, мылом, губной помадой, зубной пастой, аспирином и салфетками…

Воскресенье Хэм всегда посвящал всяким мелочам, до которых в повседневной горячке не доходили руки, и, еще лежа в постели, он составил в уме список дел на сегодня: поинтересоваться, чем, кроме «Обзора», занимался комитет по защите (кстати, надо бы прочесть эту брошюру повнимательней, небось полным-полно всяких уклонов и искажений); затем познакомиться с юридическими аспектами процесса, особенно с угрозой высылки людей из страны — похоже, никто, кроме Лео Сивиренса, не придает ей значения; да еще надо потолковать с Лидией — насчет сенатора де Бака, ее выступлений и прочих планов, которые могли у нее появиться со времени последнего разговора в Реате. Но только он увидел в газете кричащий заголовок, как все эти мелочи выскочили из головы.

ОРУДИЕ УБИЙСТВА НАЙДЕНО!

— Вы ведь, кажется, останавливались в этом доме? — спросил Пирс, показывая на подзаголовок:

Хэма прошиб холодный пот. Вот она, фальшивка, угроза которой вечно маячила над его головой. После событий в Реате он ожидал ее чуть ли не со дня на день.

Хэм быстро пробежал бьющую на эффект заметку, а затем и опровержение, сделанное для печати Лео Сивиренсом (опровержение перенесли на седьмую страницу, где оно, как иголка в стоге сена, затерялось среди бесчисленных объявлений). Лео заявлял репортерам, что считает обыск «неуклюжим фарсом, разыгранным, чтобы подпереть пошатнувшееся обвинение». Об этом «красноречиво свидетельствует» следующий факт — так называемое «орудие убийства» оказалось на самом деле ружьем двадцать второго калибра, — «детской игрушкой, из которой только по воробьям стрелять», тогда как всем известно, что пули, извлеченные из убитых и раненых во время «нападения полиции», были сорок пятого калибра.

Хэм почувствовал, что снова может дышать. Грубая работа. Явно перестарались.

Он встретил взгляд Пирса и усмехнулся:

— Недурно, а? Ухлопать из паршивой мелкокалиберки шерифа да еще ранить в придачу помощника? Бьюсь об заклад, вы и не подозревали за мной таких способностей?

— Когда решите позавтракать, милости просим. Плебс уже за столом. А газету я вам оставлю.

Хэм неприязненно глянул ему вслед. Дело было не только в подковырке про плебс. Просто этот тип терпеть его не может; нашел себе тепленькое местечко с куском хлеба и теперь боится, как бы Хэм, эдакий коварный искуситель, не сагитировал дока Панси отдать свои деньги рабочим, а его, Пирса, вышвырнуть к чертовой матери на улицу; впрочем, будь у Хэма надежда, что такое возможно, он бы и минуты не колебался.

Он прочел заметку во второй раз, уже более внимательно. «Получив сведения о тайнике с оружием (из неназванного источника), — сообщало Юнайтед Пресс, — специальная группа под руководством помощника шерифа Клайда Фоунера «с ошеломляющей внезапностью» появилась у домика Ковачей. Хотя в доме не было ни души, группа все же сумела «проникнуть внутрь» (отворив незапертую дверь, усмехнулся Хэм) и «быстро разыскала оружие, хитроумно запрятанное на чердаке под стропилами». Кроме того, была обнаружена наполовину пустая коробка патронов, но «у полиции пока нет данных о том, как недостающие патроны были использованы».