Ян Засурский - Старый шут закон

— Но распущенность — это еще не самое скверное преступление против любви. Когда наоборот — еще хуже. Жмотничать тоже нельзя.

— Чего? — не поняла Лидия.

— Чересчур упрямиться. Скупиться на чувство… отмерять его по капельке, словно это редкий товар вроде радия. В общем, я имею в виду все эти капиталистические замашки.

Лидия только хлопала глазами.

— Посуди сама, ведь при капитализме все превращается в товар, разве не так? А чем реже товар, тем и цена выше. Согласна?

— Да, но…

— Вот они и придерживают любовь, как товар, чтобы набить цену. Дают на грош, а захапать хотят на миллион.

— Да кто они-то?

— Крохоборки. Любовь для них только средство наживы. Те, кто наживается на любви, приносят в мир больше зла, чем те, кто наживается на эксплуатации голодных, и так было во все времена, еще с тех пор, как мои иудейские предки обжигали для мистера фараона кирпичи…

Внезапно Хейла умолкла и характерным учительским жестом подняла палец, требуя тишины: Лидия услышала визгливый голос, приглушенный закрытой дверью.

— А я не позволю, чтобы меня учила какая-то баба…

— Похоже, нас еще не скоро позовут, — кисло заметила Хейла.

— Угу. А почему ты считаешь, что крохоборки получают больше всех? Мне сдается, таких никто и не любит.

— Тогда ты, кисонька, жизни не знаешь. Что делает капиталиста богатым? Жадность, стремление дать поменьше, а взять побольше. Ну а как, по-твоему, богатые сучки умудряются заполучить яхты, меха, «роллс-ройсы»? Выставляют напоказ все, что у них есть, а чего нет — прикупают у косметички, и только какой-нибудь богатый подонок пристроится урвать кусочек, а глядишь, его уже и самого слопали.

— Ах, ты вон про что. Но ведь это только среди капиталистов…

— Как сказать. В рабочей среде женщины вместо яхт и бриллиантов ждут от мужчины приличного заработка, чтобы он мог прокормить семью. Кстати, спасибо, что напомнила. Я ведь сама десять лет была женой неимущего работяги… Вернее, семь лет он был работягой и три — профсоюзным чинушей… Нет, зря я его обижаю, Милт был замечательным вожаком. Так ишачил на свой союз, что за три года вконец себя угробил. А я сейчас якшаюсь с публикой вроде Пан Пармали и Уорти Шорта, поэтому и бог весть что теперь несу. Думаешь, можно жить в роскоши и сохранить убеждения? Дудки, середины тут нет. И хватит с меня. Помяни мое слово — вернусь я к рабочим. Вот дети подрастут, и устроюсь на полный день. Тогда уж не до того будет, чтобы языком молоть. А то растрещалась как сорока!

— А мне очень интересно, — поспешно отозвалась Лидия. Она собиралась спросить у Хейлы совета, и ей хотелось продлить разговор.

— Милт вот любил объяснять — по-моему, он вычитал это у Энгельса, — что сила совершает работу только тогда, когда встречает сопротивление. Чайник хоть до дна может выкипеть, а если пар не встречает сопротивления, так и работы никакой не будет, одно шипенье. А если его наглухо запаять, то сопротивление будет чересчур велико, и — бах! — все вдребезги, а работы опять нет. Чтобы была работа, нужно управлять и силой, и сопротивлением, как в паровой машине. Милт доказывал, что сопротивление не менее важно, чем сила пара. В любви то же самое. Если чересчур сопротивляться, дуться да ссориться, превращать жизнь в сплошную сексуальную борьбу, то — бах! — все кончается взрывом, а любовь гибнет. А совсем нет сопротивления, глядишь, любовь побулькала-побулькала и испарилась. Нет труда — нет и любви. Нам заморочили голову всей этой болтовней про любовь, — мол, это ne plus ultra pluribus unum [137] Хейла соединяет и слегка искажает два латинских выражения: nec plus ultra — «самое лучшее» и in pluribum unum — «во многом единое» (государственный девиз США). , — и нас приводит в изумление сама мысль, что любовь создается трудом. Но иначе от любви одни лишь страдания… все равно как умирать с голоду посреди изобилия. Милочка моя, — вдруг рассмеялась Хейла, — да на тебе лица нет от смущения.

— И неправда! Просто я вдруг кое-что начала понимать про свою жизнь… — Лидия замялась. Она еще ни одной живой душе не открывала свою тайну.

Тем временем страсти наверху разбушевались вовсю, было слышно, как Лесли в отчаянии крикнул: «Да вы просто фактов боитесь!» Затем его, видно, утихомирили. Лидия даже забыла, о чем хотела поговорить, и спросила совсем о другом.

— А почему ты говоришь, будто любовь — это труд? Что она производит?

Хейла явно обрадовалась возможности продолжить свой гимн покойному мужу.

— То есть как — что производит? Радость она производит, голубушка, радость и понимание — для обоих. А еще — маленьких человечков, хотя, к сожалению, они и по старинке получаются ничуть не хуже.

Лидия не знала, правильно ли поняла, но вопросы задавать не решалась. Она чувствовала себя ужасной дурехой.

— Не знаю… если ты про то, что в постели… может, я не настоящая женщина, но…

— Уж чего-чего, а этого тебе бояться нечего, — фыркнула Хейла.

— Я ведь что хочу сказать… что секс вовсе не так уж важен, как расписывают в кино. Конечно, если к вечеру не валишься от усталости… и к тому же удалось хорошо поужинать… а завтра воскресенье, и не надо вставать чуть свет, и вы оба в настроении… ну, тогда… в общем, сама понимаешь… иногда это случается, а иногда — нет, бывает, что выходит здорово, а бывает, что так себе… ну и что с того? Ведь это же не единственное, ради чего выходишь замуж, хотя про это только от всех и слышишь. Уж если на то пошло, в семейной жизни полно и других радостей. Ребенка носить — радость, лишь бы при этом не надрываться от непосильной работы, как в тот раз, когда у меня был выкидыш. А до чего здорово, когда чуть разживешься деньжатами, устроить хороший обед — чтобы была белая скатерть и все как полагается. А то еще отправиться всем семейством на выходной день в заповедник, охотиться или рыбу удить. Даже заниматься вдвоем с мужем самообразованием — и то удовольствие, если, конечно, не намаешься за день так, что и читать невмоготу.

В полумраке глаза Хейлы светились, словно два ласковых огонька.

— Вот это я и называю пониманием. Все мои разговоры про силу и сопротивление означают, что в любви один не должен только отдавать, а другой только получать. Оба что-то отдают и что-то получают взамен. Только так два человека и могут приладиться друг к другу, найти свое место в жизни, обрести силу и счастье. А если муж с женой ни разу не цапались, так от них и в классовой борьбе проку не будет.

Лидия промолчала. Она думала о Хэме, о том, как ему, должно быть, одиноко. Но к чему спорить с Хейлой? Разве не ясно, что все рассуждения о любви нужны ей, чтобы воскресить покойного мужа и его мысли… воскресить счастье, которое они вместе «производили». Лидия знала еще одну женщину с марксистскими воззрениями на любовь, Конни, но и та была вдовой… Ни Хейла, ни Конни не поймут ее проблем.